Н.В. Вехов
На промыслах Русского Севера. Из путешествий Н.А.
Шабунина
Русский Север на рубеже XIX и
XX вв. всё ещё оставался заброшенной
окраиной Российской империи, словно отгороженной от неё стеной
дремучих таёжных лесов, покрывавших большую часть территории от
норвежской границы до Урала. Хотя от Москвы сюда уже протянулась
нитка железной дороги, которая связала эту область страны с
промышленно развитыми центрами, представления о ней у
соотечественников тогда были ещё весьма поверхностны. Казалось,
природная изоляция и слабое проникновение в регион достижений
цивилизации из центральных губерний и обеих столиц, должны были
ещё надолго сохранить уникальность местных архитектуры,
фольклора и образа жизни.
Но с середины XIX столетия стала
заметна постепенная деградация знаменитой поморской промысловой
культуры, которая зародилась здесь ещё в средние века. Поморы,
чья жизнь была немыслима без промыслов — пушных, зверобойных и
рыбных, всё больше стали заимствовать у скандинавов
«промышленные» приёмы и способы добычи, орудия лова и суда,
ружейный арсенал и т.д., дававшие, в отличие от чисто поморских
аналогов, скорую и обильную добычу, а значит и большую прибыль,
что, в конечном счёте, быстро окупало понесённые промышленниками
и их хозяевами затраты. Особенно наглядно это было заметно в
крупных поморских селениях — городе Архангельске, селах Шуе,
Сороке, Сумском Посаде и других центрах промысловой
деятельности. Представления о Поморье конца
XIX – начала XX вв. у
соотечественников сложились во многом от знакомства с работами
известного архангелогородского фотографа Я.И. Лейцингера,
архангельского городского головы, являвшимся одновременно и
«официальным» фотографом губернской администрации; ему удалось
запечатлеть на своих фотоминиатюрах многие стороны северного
быта и жизни Архангельской губернии. Снимки Я.И. Лейцингера в
своё время составили широко известный «Иллюстрированный альбом
Архангельской губернии» (1914. СПб), выпущенный к окончанию
пребывания на посту губернатора камергера Высочайшего двора И.В.
Сосновского. И в дореволюционный период, и в советское время
иллюстрации из этого альбома широко тиражировались во многих
изданиях, став едва ли не единственными в России фотодокументами
о жителях мало знакомой области — Архангельской губернии или
Русского Севера.
Но мало кому известно, что, помимо фотолетописи Я.И.
Лейцингера существует ещё один чрезвычайно обширный «блок»
информации, отличающийся своими часто непостановочными сюжетами
и запечатлевший совсем иную жизнь Русского Севера — многовековые
традиции и в целом патриархальную старину, даже на излёте
поморской культуры сохранявшиеся в архангельской глубинке. Этим
свидетелем и летописцем глубоко провинциальной жизни
Архангельской губернии был ныне почти забытый художник Николай
Авенирович Шабунин (1866-1907), о котором и хотелось бы
рассказать в этом очерке.
Немного
о самом Николае Авенировиче. Сын священника из Мезенского уезда
Архангельской губернии, в возрасте 20 лет поступил в Школу
поощрения художеств в Санкт-Петербурге. До этого занимался
иконописью в родной Юроме. После окончания Школы Шабунин по
экзамену стал вольнослушателем Петербургской Академии художеств,
где специализировался у И.Е. Репина. В 1899 г. за картину «В
ожидании» получил звание классного художника первой степени.
Талант уроженца мезенской глубинки и его усердие в учёбе не
остались без внимания. В 1894 г. он отмечен малой поощрительной
медалью.
Одной из тем творчества художника стал Север. Поездки туда
были навеяны памятью о своей малой Родине — Мезенском уезде. В
начале XX столетия Н.А. Шабунин
совершил несколько путешествий по Мезенскому уезду. К сожалению,
чётко обозначить маршрут его передвижения невозможно. По поводу
одной из них художник писал: «Мне пришлось совершить поездку
(в 1903-1904 г.) в область неприглядной, холодной окраины нашего
отечества. По совету некоторых поделиться своими наблюдениями и
впечатлениями, полученными мною во время этих поездок, я решил
изложить всё так, как умею, и за некрасноречивость описания - не
взыщите. Постараюсь сообщить о том, что меня там занимало,
главным образом в отношении перемен, происшедших за последние 20
лет»[1].
Видимо, желание вновь оказаться на Мезени, увидеть милые
сердцу места, подвигло молодого художника начать мезенские
экспедиции. Уехав со своей малой Родины, из Мезенского уезда, в
середине 1880-х гг., он захотел посмотреть, как изменился этот
регион за время его отсутствия. Вероятнее всего, что в первую
очередь Николай Авенирович отправился в деревню Юрому, откуда
был родом, которая неудержимо влекла художника. В 1908 г.
академик Н.И. Кондаков в предисловии к книге Н.А. Шабунина
писал: «Шабунин беззаветно любил свой угрюмый край, ежегодно
туда возвращался, и, приезжая в Петербург, привозил целую
выставку этюдов, больших рисунков с любопытными эскизами
деревянных церквей, погребенных под снегом кладбищ,
необыкновенно декоративных этюдов и набросков своеобразной
жизни, обычаев и обрядов северных инородцев»[2].
Собрания женской и церковной одежды, украшения, множество редких
фотографий, запечатлевшие церкви, жилые и хозяйственные
постройки, занятия северян, многое из путевых заметок и
этнографических рефератов приобрел у Н.А. Шабунина
Этнографический музей Академии наук. Но до сих пор они остаются
в фондах и запасниках, будучи неизвестными широкой
общественности.
Увы, большинство северных картин Шабунина не сохранилось. В
фондах Архангельского областного музея изобразительных искусств
есть шесть его этюдов, но лишь один из них - большая графическая
работа «По Мезени», выполненная в смешанном стиле (акварель,
карандаш, уголь), - касается Севера. Она передана из Русского
музея в 1991 году, порядком обветшала и нуждается в реставрации,
но любовь художника к Северу заметна в каждой линии.
Оказавшись после длительного отсутствия в родных краях,
Н.А. Шабунин с большой грустью констатировал: «... во
всем замечается наклонность к сокрушению и уничтожению старины,
всего того, что было когда-то заветным, дорогим и священным, к
чему с благоговением относились и что чтили...»[3]
Этот вывод актуален и в наши дни. Высказанная им в книге
«Северный край и его жизнь» мысль подвигла художника начать
фиксировать всё, что могло бы дать представление об уходящем
Севере. И он фотографировал абсолютно всё. Сохранилось несколько
десятков фотографий, сделанных Н.А. Шабуниным во время северных
поездок, которые дают представление о жизни русских и самоедов
на крайнем севере губернии, что называется «у порога Северного
Ледовитого океана».
К сожалению, опубликованные в 1906 г. России пять томов
фотографий[4],
ставшие результатом поездок Николая Авенировича в 1905 и 1906
гг., не имеют ни названий (изображённых на них сюжетов), ни
указаний географических пунктов, где они сделаны, ни времени
съёмок. /Все альбомы с фотографиями Н.А. Шабунина можно
посмотреть здесь. А.Горяшко/. Среди обилия
фотодокументов большой интерес представляют натурные фотоснимки
художника с мест промысла местного населения, целиком
составившие пятый том. Приводимые ниже комментарии являются моей
трактовкой отображённых на фотографиях сюжетов.
Фото 1. Группа зверобоев на берегу, на промысловой точке.
Справа, «с палкой» - возможно, хозяин, нанявший артель, или
юровщик — лицо, ответственное за ведение промысла. Несколько
человек в укороченных малицах стоят, опершись спинами на борт
карбаса, покрытого сверху для защиты их имущества и промыслового
инвентаря полотном или рогожей. На борт карбаса положена связка
шестов, которыми промысловики отталкиваются от льдин во время
передвижения среди льдов или используют их для других нужд. На
всех высокие сапоги – «ватары».
Фото 2. Промысловик-зверобой в экипировке с рогатиной и на
«калгах» (обычные лыжи, но подбитые мехом тюленя или нерпы так,
что мех препятствует отдаче назад при движении) «отправляется»
на промысел. Сзади к плечевым лямкам привязаны небольшие сани
(«чуни»), куда сложено всё необходимое для промысла, за санями
сидит собака, которую, вероятно, охотник берёт с собой на
промысел. «Постановочная» фотография, сделанная для того, чтобы
показать, как выглядит промысловик «в деле».
Фото 3. Охотник настораживает ловушку-слопец — кулёму. За
плечами у него старое ружьё — возможно, даже, кремнёвое, что не
было редкостью в практике русских охотников-промысловиков, а
учитывая их бедность, такие ружья обычно передавались из
поколения в поколение. Фотография «постановочная» сделана в
селении, видны брёвна строения, видимо, для того, чтобы показать
как выглядит ловушка-давилка, и как её настораживать.
Фото 4. Охотник с ружьём и рогатиной. Поверх совика на нём
накинут «лузан» - накидка из грубого холста завязывающаяся
сбоку. К поясу прикреплены ножны.
Фото 5. Экипировка зверобоев. Они одеты в «совики», на
ногах высокие сапоги – бахилы. На голове меховые шапки с
небольшими ушами. На совики надеты светлые маскировочные рубахи
из полотна светлого цвета для маскировки на местности, чтобы
можно было подкрасться к лежащим на льдинах зверям. Совики
перепоясаны. За плечами у одного ружьё, в руках багор на длинной
ручке, а под левой рукой — коробочка (пороховница?). Фотография
также «постановочная», сделанная в селении.
Фото 6. Группа промысловиков, возможно, две артели,
учитывая, что стоят они одна против другой. Фотография сделана
на берегу, в районе базирования зверобоев, здесь у них находятся
избы (одна из них видна чуть поодаль фотографирующихся), и
отсюда они уже уходили во льды для забоя тюленей. Карбасы
вытащены на сушу, укрыты рогожами или полотном, а под этими
«накидками» - всё необходимое для промысла во льдах. Все
зверобои одеты в малицы, высокие кожаные сапоги.
Фото 7. Проводы зверобоев на промыслы. Сзади
фотографирующихся — бревенчатые постройки и укрытые карбасы.
Фото 8 и 9. Промысловики-зверобои на берегу, видимо, в
точке, где базируются все артели (об этом свидетельствует
множество сараев и других хранилищ, расположенных позади
фотографирующихся), и откуда они расходятся по своим местам
будущего промысла.
Фото 11. Промысловики тянут загруженный мачтами, парусами,
имуществом и продовольствием карбас с берега на лёд, чтобы далее
уже идти к местам будущих забоев тюленей. В толпе тянущих карбас
— несколько детей. Видимо, и их уже начинают приучать к будущей
работе зверобоев. Использование детей на промыслах (на летних их
зовут зуйками) — обычное дело у поморов.
Фото 12_1. Переправа лошади с телегой через реку. Сначала
упряжку заводят на плавающий настил, а затем уже осторожно
спускают в карбас. Снимок сделан в летнее время.
Фото 12_2. Рыбацкая изба с вешалом для сушки сетей – «рюж»,
рядом их прутьев ловушка— «морда» и сани для перевозки снастей и
рыбы. Снимок сделан либо в конце весны, либо в начале осени (на
заднем плане виден снег).
Фото 13_1. В правой части снимка — сани со специальным
съёмным укрытием для человека, в котором он полулежит на ходу,
на дуге колокольчик. За ней грузовая конная упряжка (на дуге нет
колокольчика). На таких упряжках перевозили добычу с промыслов
(из точек промыслов к селениям) — рыбу, шкуры морского зверя и
т.д., грузы между селениями, товары на ярмарки и обратно. Данный
снимок сделан на берегу ещё не замерзшего моря.
Фото 13_2. Промышленники тащат карбас к морю или реке.
Наверху, на склонах и на вершине берега — жилые дома (возможно,
это селение, своеобразная база охотников, где они появляются
только во время забоя тюленей), хозяйственные постройки и
хранилища зверобоев.
Фото 14. Группа промышленников у дома в деревне.
Фото 16. Экипаж зверобойной лодки – семерика, во время
ночёвки. Лодка сверху покрыта парусиной «буйном» от непогоды, по
краям они крепятся вёслами и баграми, выполняющими роль. оттяжек
и грузов, один угол поднят для вентиляции. На треноге подвешен
котелок, в котором варится похлёбка.
Фото 17. Зверобойная лодка – «семерик», малая артель
которой состоит из семи человек – шесть на вёслах, один корме –
он хозяин лодки, либо, если у хозяина несколько лодок, наёмный «юровщик».
По льду при помощи лямок лодку тянут эти семь человек.
Фотография «постановочная».
Фото 18 и 19. Летний рыбацкий карбас (тяжёлый, шитый
внахлёст из досок) во время отлива обсох и стоит на морском дне.
Рыбаки ждут прилива. Карбас на фото имеем фальшборт.
Сфотографирован в двух ракурсах.
Фото 20 и 21. Выпас оленей в тундре. Таким видом
деятельности занимались в основном самоеды (ненцы), нанятые
русскими на Канине или в Тиманской тундре, но иногда выпас
оленей практиковали и сами русские, за века переняв технику
оленеводства у самоедов. На переднем плане обоих фотографий —
грузовые нарты с тюками, шестами и шкурами для чумов, несколько
ездовых нарт с сидящими самоедами. Видимо, пастухи приготовились
к перекочёвке на новое место. На заднем плане — стада пасущихся
оленей.
За исключением пяти фотографий (№№2, 3, 18-19 и 20, 21),
последних фотографий, вошедших в 5 том фотографий Н.А. Шабунина,
все остальные относятся к традиционному для мезенских поморов
типу промысла — тюленьему.
Зимний тюлений промысел на Мезенском и Канинском берегах,
хорошо описан известным писателем С.В. Максимовым в книге «Год
на Севере»[5].
Этим видом промысловой деятельности занимались в основном жители
Мезенского уезда. Иллюстрации Н.А. Шабунина хорошо дополняются
фрагментами из этой книги.
Максимов живописно описывает этот вид промысловых занятий
поморов, среди которых автор признаёт зверобоев «самыми
предприимчивыми, самыми смелыми из мезенских промышленников,
которые иногда бродят сюда на так называемую стрельну
(стрелецкий промысел) за нерпой, морским зайцем и тевяками.
Звери эти, говоря словами туземцев, не загребные, не юровые, не
кожные, то есть такие, которые не ходят в стадах или юровах
семьями, не загребают одновременно, но плавают в одиночку, без
соблюдения условных периодов времени, хотя также гребут из
океана и с тою же целью - искания пищи. <…> Мезенцы с
незапамятных времен пребывания своего на берегах Белого моря
знают (и никогда не ошибаются в подобных случаях), что когда на
Канинском и Тиманском берегу много корму, то есть, когда у
берегов этих появляется в значительном количестве мелкая рыба
сайка - род наваги, видом похожая на налима, с синим и жидким
телом, и потому негодная к употреблению в пищу - наверно в тех
местах должны быть все три породы этого тюленьего рода, которые
любят гоняться за рыбой сайкой и употреблять ее в пищу. Только
этими обстоятельствами и положительными видимостями соблазняются
мезенцы на дальний стрелецкий канинский промысел, и то
самые беднейшие из них, в которых нужда породила и
храбрость, и страсть действовать на авось, буквально очертя
голову. Зная, что рыбка сайка преимущественно является в тех
местах в конце ноября и живет там весь декабрь, особенно любят
жрать эту рыбку барышные нерпы и что потому они являются туда в
огромном количестве (продувая льдину, назначенную себе для
залежки, нерпы выползают через эту прорубь на поверхность
льдины. Они лежат тут сторожко, имея всегда эту прорубь как
прибежище, как ближайшее и легчайшее средство к спасению в
случае опасности). Зная все это, бедняк из мезенцев долго не
задумывается»[6].
Обычно мезенские зверобои охотятся в одних и тех же местах.
Основные места тюленьих промыслов располагались по берегам между
Белого моря Святым Носом и мысом Орловским, и далее от горла
Белого Моря до Двинской губы. Тюлений промысел в Белом море и на
Мурмане приурочен к апрелю-маю, а на Канином — к июню, когда
здесь собиралось в иные годы по несколько сотен и даже тысяч
человек. Одной из таких точек в старину являлось урочище «Кеды»,
расположенное у мыса Воронов на границе Зимнего и Абрамовского
берегов. «Соображаясь со всеми
обстоятельствами, мезенцы, то есть койдяне, щеляне, сёмецкие (из
Сёмжи) и некоторые слобожане (из Мезени) три раза в год выходят
артелями на эти промыслы, которые у них, смотря по времени и по
способу ловли, носят следующие названия: 1) выволочный, или
устинский, или загребной, и 2) на Кедах.
Отправляясь на Кеды, в место недальнее (там, где мыс
Воронов и где начинается заворот Мезенского залива),
промышленники обыкновенно берут запас на месяц. Обязанность эта
главным образом лежит на хозяине покрута, или, по-здешнему, ужны,
который и сам всегда отправляется на место промысла вместе с
работниками. Запасаются обыкновенно провизией на 7 человек,
котлом, ружьями, печкой (железным листом), буграми
(БАГРАМИ),
лямками и дровами. На каждого человека полагается: по три
пуда печеного хлеба, по пуду харчи,
т. е. масла, рыбы соленой, муки, кроме буйна (полотна и рогож),
которым закрываются от погоды. Все это складывается в лодку,
которую обыкновенно тащат на лямках работники или уженники
[Называются они так оттого, что вся провизия, взятая для них,
носит обыкновенно название ужны. - С.В. Максмов].
Уженники, идущие на своем содержании, то есть без бахил (высоких
кожаных сапог), совика и ружья хозяйского, получают полную
часть, то есть восьмую из всего промысла, и напротив,
покрученники, называемые обыкновенно половинщиками -
шестнадцатую; треть шестнадцатой достается на долю
мальчишек-недоростков. Хозяин берет за снаряд себе все
остальное: меньше, если все пошли с ним уженниками, и - гораздо
больше, если пошли все половинщиками...»[7]
Отправка на промыслы зверобоев всегда сопровождалась «воем»
и «плачем» жён и детей, поскольку занятие это было сопряжено с
опасностями, когда ежегодно гибли люди. «Опасен этот
устинский или выволочный промысел (выволочный потому, что лед в
это время по большей части выволакивается ветрами из Белого моря
в океан). Не проходит года, чтобы не погибало два-три человека
из смелых, действующих сломя голову и на свое русское авось
мезенских промышленников: то льдины рушатся от столкновения с
другими, то окажется, что нет пищи ни на льдине, ни за пазухой;
ламбы (водяные лыжи) на полой (открытой ото льду) воде не
помогают; присутствие духа не сберешь в течение двух-трех дней
бесцельного плавания. Смерть, во всяком случае, неизбежная
посетительница. И счастлив (как никогда в жизни другой раз!) тот
охотник, которого судьба примкнет с роковой его льдиной на
берег, особенно же вблизи жилья, хотя бы даже и близ лопарских
погостов». Но нужда гнала зверобоя вперёд, он «осенится
<...> аввакумовским крестом (если старой веры держится) и
никоновским (если не соблазнен в раскол), чмокнет в уста того да
другую (если найдутся у него в семье таковые) и, вскинув котомку
со съестными припасами за плечи, взяв в руки ружье да дубину
(пешню или носок с железным оконечником), ламбы[8]
под мышку, лыжи на ноги, вскинет крестное знамение на лоб,
обовьется длинным ремнем и побежит искать счастья и удачи вдали,
верст за 300 от родного крова»[9].
Здесь промысловики строили небольшие избы, используемые как
амбары, жилые дома и другие хозяйственные постройки. «Строят
эти избушки соседние крестьяне про себя, да отсиделись недель
десять сами, закалились еще больше во всякой нужде и терпении,
съехали домой - владей избушкой, кто хочет. Дай Господи, чтобы
повладел ею тот, кому приведется отсиживаться от морских
непогод, гибели и голодной смерти. Вот почему не видал я таких
промысловых изб, где бы про бездомного случайного человека не
оставлено было запасов: кадочки соленой трески, ведерка с
солеными сельдями, соли на деревянном кружочке и сетки с
поплавками половить свежей рыбки. Хранятся тут же всегда
деревянный ножик, выдолбленная чурочка вместо стакана. Вот и
низенькие лавки, на которых посидеть можно, и нары - выспаться;
вот и тябло - Богу помолиться. На одном я видел самодельную
рамочку с медным створчатым образом»[10].
Строения эти они возводили из плавника, благо его по
берегам много. «Рубят избы в венец, как и быть надо. Рядом с
тоненьким березовым бревешком, которое умела подрезать в
половодье льдина, ложится и лиственный брус, обтесанный для
благородных кораблей: честь всем одинакова. Стены мшат: мох под
руками и к тому же так много, что кроме него почти нет других
трав и цветов. Устанут щипать мох в пазы, кладут все, что
попадется под руки: и морскую траву, и крапиву. Я видывал и
пеньку, и клочки рогожки. В стенах прорубают окна: одно
маленькое - дыру, в которую тянет из избы дым, другое с
задвижною доскою на манер волокового, третье - красное, со
стеклами. Переплетов не делают, а выходит так, что вся
рама из осколков: один от разбитой бутылки, другой от стакана;
одно белое, другое зеленое и все эти осколки скреплены
берестяными лентами (березка растет там, извиваясь по земле
змейкой и кутаясь во мху). А так как на такие рамы большой
злодей ветер, то кое-где стеклянные верешки закрепляет
гвоздевыми костыльками. Крыши не кладут; много и той чести, если
насыплют на потолок земли, да набросают камушков. Из камней же и
печь складывают, то есть, вернее сказать, не печь, а каменку.
Если останется лесу, то сделают лавочки, но прежде всего тябло
для Божьего милосердия. Избушка готова: вставши во весь рост, я
о потолок запачкал голову. На большие хоромы избушка не похожа,
а на деревенскую баньку очень смахивает»[11].
По рассказам зверобоев весенняя охота на ластоногих
выглядит примерно так. «Лежит зверь на гладухе <…> Тут мы их
больше и берем. <…> На плечи напялю черный совик, на голову -
белую шапку беспременно, за спину вскину ружье, против себя
доску держу, и водой я эту доску оболью и заморожу, и по доске
по этой, петничек (деревянных гвоздочков) насажаю пропасть,
чтобы снег держался, и поползу на коленках на льдину. Нерпа
видит доску мою, ропаком, льдиной-стамухой почитает; лежит и
глядит на доску на эту зорко, во все глаза. <…> И сейчас
кричать, сейчас стучать, как смогу и сумею, и опять одним
глазком своим накинусь на зверя. Вижу, мечется он, по сторонам
бросается, в прорубь сунется, опять выскочит, ухо прилаживает,
прислушивается к проруби-то: не там ли, мол, шумит кто. Опять у
проруби мечется, долго, круто мечется. Думаю: забрало! Пошла
битка в кон!.. гуляй молодец - твоя неделя. Он-то
мечется! - а я ему: «ого-го» свое. Он-то пляшет да скачет, - а я
свое дело правлю: ружье налаживаю, да пулей-то ему прямо в
морду! - Так он и уткнется, так и продернет его всего крепкой
судорогой. Ей Богу! это дело - ладное дело»[12].
[1]
Шабунин Н.А. Северный край и его жизнь. Путевые заметки
и впечатления по северной части Архангельской губернии.
СПб., 1908. С. 1.
[9]
Максимов С.В. Год на Севере. Архангельск. 1984. С. 35.