Николай
Владимирович Вехов
Российская колонизация Мурманского берега
В 1826 году в России произошло событие, которое
во многом определило основные направления становления хозяйства
и заселения обширной области Русского Севера, известной как
Мурманский берег, или просто Мурман (1). 14 мая в
Санкт-Петербурге была заключена конвенция между Российской
империей и Шведско-норвежским королевством о разграничении
восточной части Лапландии, как тогда называли Кольский
(Лапландский) полуостров. С подписанием этого
межгосударственного документа, наконец-то, разрешилась
многовековая проблема обоюдных претензий на владения землями в
Восточной Лапландии, в пограничной области двух стран, где на
протяжении столетий норвежцы, лопари (лапландцы) и русские
промышленники вели добычу её основных природных ресурсов — рыбы,
пушных зверей, морского зверя.
Мотивации претензий со стороны скандинавских
соседей были понятны: земли-де русские, хотя «бесспорно
принадлежали в старину норвежской короне», постоянного русского
населения там нет, лишь одни кочевые племена лопарей, а
природные богатства полуострова «лежат» без всякого
использования. Ещё в средние века северные соседи Московского
государства (позже — Русского государства и Российской империи),
- Норвегия и Швеция, независимо от их статуса (в прежние времена
они объединялись и с Данией, и между собой, образуя унии), никак
не могли смириться с выходом русских в средние века к северным
морям и появлением наших владений на Севере. На протяжении
столетий русские и скандинавы промышляли «бок о бок», но
норвежцы и шведы всячески пытались выдавить русских с Севера —
совершали варварские нападения на наши селения, убивали их
жителей, захватывали имущество, жгли жилища и т.п. Достаточно
привести несколько примеров — нападения на русскую святыню
Трифонов Печенгский монастырь и город Колу, походы шведских
завоевателей в Поморье.
Фото Я.И. Лейцингера
Десятилетиями позже, да и сейчас, конвенция
подвергается тщательному анализу, часто резкой и единодушной
критике. Ведь согласно этому межгосударственному документу
Россия теряла одни из самых богатых рыбных промыслов в Северном
полушарии — побережье и акваторию Варангер-фьорда на Западном
Мурмане, где столетиями летом промышляли поморы и считали эту
землю «де-факто» своей. Единственная уступка, которую сделали
норвежцы, - была отодвинута на запад граница от владений
возрождённого в XIX в. Трифонова
Печенгского монастыря. Потери России составили около 100 вёрст
береговой полосы и три незамерзающих залива. Даже про-норвежски
настроенный российский консул Д.Н. Островский в своих записках
отмечал, что граница 1826 года «составляет самый
чувствительный укор для русского самолюбия» и «что поморы до сих
пор не могут хладнокровно говорить об этой уступке» (2).
***
История вхождения этой области на севере Европы в
состав Московского государства и последующего освоения выглядит
так.
Новгородцы стали проникать в Лапландию и искать
выход к ледовитому (Баренцеву) морю с XII-XIII
вв. Первым постоянным поселением, первой русской колонией на
берегах Мурманского моря (старинное название Баренцева моря)
стала Кола, основанная в 1517 году.
Кола. Фото 1911 г. из Фондов Мурманского
областного краеведческого музея
«<…> Окруженная горами, находящаяся у моря,
она удобна была, во-первых, как гнездо для набегов, а,
во-вторых, как превосходное место для укрывательства от
нападений кочевых инородцев. Изобилие белой рыбы и семги, выдры
и бобров, близость океана с его неисчерпаемыми богатствами,
привлекли сюда первых поселенцев. Из Колы с первого же времени
стали вывозить в Великий Новгород ценных зверей: куниц, лисиц,
выдр и бобров. Республика включила далекий и неведомый край в
круг своих владений. <…> Горсть колонистов не могла заставить
лопарей платить своей метрополии ясачную подать» (3). В 1565
году в Коле было три дома и три семьи, то в 1573/74 году, по
писцовой книге Василия Агалина, в Коле было уже 33 двора. Кола
росла благодаря торговле с Антверпенской компанией, а уже в 70-е
80-е годы XVI века Кола превратилась в основной международный
торговый порт, где велась торговля. Там закупали рыбу, а также
пушнину. К концу XVI — началу XVII вв. Кола являлась сильно
укрепленным, а также единственным русскими опорным пунктом в
Заполярье.
В 1533 году на берегах р. Манны, притоке р.
Печенги, близ границы с Норвегией, стараниями преподобного
Митрофана, более известного как Трифон Печенгский, появилась
другая русская колония — Трифонов Печенгский монастырь.
1 ноября 1556 года специальной грамотой царя
Ивана Грозного монастырь был пожалован «морскими губами
Мотоцкою (Мотовский залив на современных картах. — Н.
Вехов), Илицкою и Урскою, Печенгскою, Пазрекскою и
Навденскою (в современной транскрипции — Пазрецкий и
Нявденский заливы. — Н. Вехов) губами в море, всякими
рыбными ловлями и морским выметом», а также распространены
«владения монастыря на выброшенных китов и моржей, на морские
берега, острова, реки и малые ручейки, верховья рек, тони
(рыболовные участки. — Н. Вехов), горы и пожни (сенокосы.
— Н. Вехов), леса, лесные озёра, звериные ловли
(угодья. — Н. Вехов)» Им же с этого времени стали
подчиняться и «все лопари с их угодьями» (4). Почти через
сорок лет после основания монастырь стал крупнейшим
собственником земли на Мурманском берегу с обширным хозяйством,
вёл китовый и рыбный промыслы, самостоятельно торговал с
Голландией, вывозил рыбу, тресковый жир и другое сырьё в
Северную Норвегию и Архангельск, числился среди крупнейших на
Севере судовладельцев, имел свои верфи, где строились
промысловые и торговые суда и лодки, шедшие на экспорт и
внутренние нужды — для беломорских купцов и промышленников,
владел лесными складами в устье р. Печенги, мельницей на р.
Княжухе; за монастырскими стенами обитель занималась вываркой
соли; солеварни располагались на полуострове Рыбачьем; тут же
косили и сено для многочисленного стада, которое держали на
собственном скотном дворе в монастыре. Так что на базе Трифонова
Печенгского монастыря в этой части Мурманского берега сложился
крупный торговый центр, действовавший по принципу «порто-франк»,
беспошлинных ввоза и вывоза товаров.
Об этих кольских промыслах слава быстро облетела
всё Поморье. «Главной основой для промышленной жизни и
деятельности на Мурмане служат неисчерпаемые рыбные богатства
моря у его берегов. <...> О кольских промыслах стало скоро
известно во всей Двинской области, и постепенно на Мурман начали
стекаться жители приморских поселений Мезенского,
Архангельского, Онежского и Кемского уездов. На промысел
отправлялись обыкновенно отдельными партиями с атаманом во
главе. Эти партии, называвшиеся ватагами, располагались в
каком-либо удобном для стоянки судов заливе, где промышленники
устраивали так называемые становища, строили избы (станы), в
которых хранили свои запасы и укрывались во время непогоды»
(5).
Фото И.Ю. Соберг
Так постепенно, со времён выхода русских на
берега Баренцева моря здесь сложилась целая система сезонных
становищ, сначала малозначительных, состоящих лишь из нескольких
землянок, где размещались сами рыбаки, а также содержалось
промысловое оборудование, и специальных погребов (скей) для
просола, сушки и хранения рыбы, а затем разросшихся. Со второй
половине XIX в. появились и постоянные
селения - становища, но численность осёдлых промышленников,
пожелавших жить тут с семьями даже в начале
XX в. была меньше числа сезонных добытчиков, приходящих
сюда лишь на время лова рыбы и охоту на морского зверя.
Фото И.Ю. Соберг
О размахе стихийной русской колонизации
Мурманского берега в период от средних веков до заключения
межправительственной конвенции о разграничении территории на
западе Лапландского полуострова между Российской империей и
Шведско-норвежским королевством 1826 г наглядно свидетельствуют
исторические документы. «Относительно состояния Мурманского
берега во времена новгородцев из исторического исследователя
Гебеля (труды по истории Гебеля) мы знаем, что в 1594 году
путешественник Ян Гугейн ван Линхоген (соблюден язык
оригинала; современное имя голландского путешественника - Ян
Гюйген ван Линсхотен. — Н. Вехов) плавал с голландской
экспедицией Вильяма Баренца и Ная (современая транскрипция
имени мореплавателя — Корнелиус Ней. — Н. Вехов) для
описания морского пути в Китай. Идя по морю от Финмаркена вдоль
Рыбачьего полуострова, они видели, что берег был густо населен,
так что приняли на расстоянии 5 миль за большой город:
Линхогеном оставлен рисунок становища Кильдина (где они стояли
кораблями и делали промеры); на рисунке изображен берег
Монастырской бухты, а на нем много землянок, карбаса, олени,
собаки, вешалки для сушки рыбы, а в гавани, кроме их 4-х
кораблей, показаны еще 3 голландских корабля, около них русские
ладьи, шняки, при чем одна шняка с косым парусом» (6).
Уже через полтора десятилетия после посещения
Мурманского берега голландцами, «по писцовым книгам дьяка
Василья, в 1608—1610 гг. на Мурмане числилось более 30 становищ.
Из них по Западному Мурману от Кольского залива до норвежской
границы располагались: Погон-Наволок, Лопское Погон-Наволок,
Лопские куванцы, Средние куванцы, Третьи куванцы, Под Сойдой у
Тяпунова, Типуново, Сергиево (Корабельная губа), Цыпь-Наволок,
Остров Аникеев, Цыпь-Наволок Гаврилово, Ловишево, Лок-Наволок,
Гридино, Лазарево, Зубово, Май-Наволок малый, Май-Наволок
большой, Скорбеево, Пичгоры Вайда-губа, Тиврульское.
Между становищами Зубова и Сергиева было всего
около 5-6 миль, и поэтому неудивительно, что впервые побывавшие
здесь голландцы, идя около берегов, приняли за город ряд
становищ, особенно между собою смежных.
На Восточном Мурмане (к востоку от Кольского
залива) были известны становища: У камня на Кильдине (где теперь
стоит д. Маслянникова), На острове Кильдин (Монастырское),
Мало-Типунцово, Олений Остров, Териберка, Опосово, Зеленцы,
Гаврилово, Дальние Зеленцы, Оленьи острова (Захребетное), Оленья
губа (Щербиниха), Венчаный крест, Буторина губа, Рында, Шубино,
Семиостровские, Кувшиново, Корабельное, Ноккуево, Додыгино,
Корпинко, Иваново-крест, Клетное Малое, Клетное Большое, Лопское
и Берданово (7). Но это было лишь
сезонное присутствие русских на Мурманском берегу, поскольку
помимо двух колоний — города Колы и Трифонова Печенгского
монастыря, «до половины 19 столетия Мурман не имел оседлого
населения, и потому беспрепятственно эксплуатировался
промышленниками норвежцами, начавшими селиться с западной части
Мурманского берега. Русские промышленники только весной и летом
— на время промысла — приезжали на Мурман. Осенью же и зимою, т.
е. в течение полугода, Мурман оставался на произвол соседних
норвежцев, которые занимались здесь китовым и звериными
промыслами, наживая крупные состояния. Таким образом, принадлежа
географически русскому государству, Мурманский берег фактически
находился в распоряжении норвежцев» (8).
Фото И.Ю. Соберг
В становищах Западного Мурмана — «Мурманского
конца», имелась 121 изба, а в «Русской стороне» - 75 изб.
Наиболее крупные становища находились в районе весеннего
промысла, на северо-восточном побережье полуострова Рыбачьего —
Типуново (21 изба), Лавышево (15 изб), Лок-Наволок (14 изб),
Вайда-Губа (11 изб). В каждой избе помещались обычно одна, а
иногда три-четыре промысловые артели. На Восточном Мурмане
становища были небольшие: в Териберке, на Оленьем Острове, в
Дальних Зеленцах — по 6 изб, а в Гаврилове — две. В течение
весенне-летнего сезона одна артели вылавливала и обрабатывала
около 500 пудов сырой рыбы, а всего на Мурманском море (так в
старину называли Баренцево море) в начале
XVII в. приготовляли сухой и солёной рыбы до 100-120
тысяч пудов. Из печени трески вытаптывали около 10 тысяч пудов
жира. Из туш морских зверей вытапливали сало, называемое
ворванью. В этот исторический период на мурманских промыслах
скапливалось небывалое для северных широт число промышленников —
до 10 тыс.
рыбаков.
Интересны и такие сведения «Наиболее цветущим
временем развития русских промыслов на Мурмане было
XVIII столетие. В те времена русскими
промышленниками были основаны <…> между прочим, Васино и
Варгаево, преобразовавшиеся впоследствии в норвежские порты
Вадзэ и Вардэ (современная транскрипция этих
северо-норвежских городов — Вадсё и Вардё. — Н. Вехов)»
(9).
***
В течение всей истории существования мурманских
промыслов вплоть до революции промышленники добиралась на
Мурманский берег пешком. Очень эмоционально и живописно в
1870-ых годов представил поход поморов на мурманские промыслы
писатель Вас.И. Немирович-Данченко, воочию познакомившийся с
трудным ремеслом рыбопромышленников (10). «В
марте месяце в Кемском и Онежском Поморье еще царит зима в
полном смысле этого слова. Если порою и удаются весенние дни, то
непосредственно за оттепелями следуют полярные морозы, северный
ветер захватывает дыхание и только что обмокший снег покрывается
ледяным настом. В эту пору из Ворзогорской, Калгачинской и
Вачевской волостей Онежскoго и со всех волостей Кемскoго уездов
толпы покрученников отправляются на Мурман, по большей части
пешком, так как редкие из них могут нанять лошадь для подвоза,
или оленя с кережкой (11); да в последнем случае промысел не
окупил бы затраты на него. Таким образом, они должны пройти из
своего села до урочища Роснаволок внутри Лапландии (12); отсюда
же до Колы и из Колы до становищ их уже везут на оленях, так как
в Роснаволоке они поступают на содержание хозяина.
На промысел снаряжаются небогато, у другого и
теплого платья нет, а дорога длинная. Больше месяца его томит
усталь, обдувает леденящий северо-восточный ветер, насмерть бьют
30 и 25-градусные морозы. За собою он должен тащить кережку
почти с семью пудами клади. Если нет на пути села, или
расстояние от одного пункта до другого чрезмерно, что на
малолюдном Севере случается чаще всего, покрученникам приходится
заночевывать в промысловой хижинке, скучиваясь на пространстве
двух квадратных сажень по десяти, двадцати человек и более. Еще
хуже, ежели по дороге нет и этого странноприимнoго дома. Тогда
странники разгребают снег и ложатся один к другому поближе, или
зарываются в снеговые сугробы и спят в них до утра. Вместе с
взрослыми идут на промысел и зуйки – дети от 10-15 лет. Понятно,
как такие трудные пути должны отзываться на их еще не окрепших
организмах.
В Роснаволоке скопляются массы покрученников
за недостатком оленей. Они располагаются на голом снегу, под
защитою какого-нибудь жалкого навеса из ветвей, и нередко
ожидают в таком положении по неделе возможности отправиться в
путь. Часто в дороге выходят у них припасы, денег не оказывается
и ватага терпит такие лишения, которые разве-разве могут быть
сравниваемы с страданиями сибирских варнаков, бежавших из
рудников в леса и трущобы Забайкалья. Такой путь делается
рабочим на пространстве от 500 до 1,000 верст, где — он должен
истратить по крайней мере 10 руб. собственных денег на
продовольствие и уплату за ночлеги до Роснаволока»
(13).
Не менее красочную картину рисует ещё один
путешественник — П.И. Мамаев, хорошо знакомый со спецификой
поморских промыслов на Мурманском берегу. «Наступает конец
февраля. Снег еще окутывает толстым, глубоким слоем все
побережье и тянется однообразной белой пеленой на сотни верст; у
берегов еще держится ледяной припай, а вдали, в открытом море,
еще носятся причудливые, высокие глыбы льда — торосы и стамухи,
— но зима уже заметно умерила свои холода: нет тех нестерпимых
морозов, какие бывают в январе; не играют уже и величественные
сполохи, — северные сияния; густые
туманы чаще заволакивают вершины скал. В это время во всех
поморских деревеньках и селах Архангельского, Онежского и
Кемского уездов, — во всех небогатых, почерневших избах
оживленно копошится промышленное население, готовясь в далекий,
трудный путь на Мурман за треской. Запасаются платьем,
котелками, солью и сушеной рыбой, и все это укладывают в кережки
— санки, сколоченные из сосновых дранок на наподобие небольшой
лодочки.
Почти во всяком селении рядом с бедняками
живет и несколько богачей, имеющих все необходимое для рыбного
промысла: и суда, и рыболовные снасти.
У таких богачей издавна ведется обычай —
обряжать покрут, т. е. нанимать артель рабочих для ловли трески
и другой рыбы; и идут к ним обедневшие работники, наделенные
крепким здоровьем и силою, терпением и выносливостью. При наряде
покрута соблюдаются установленные правила.
Мурман. Русская шняка на осушке. Фото Я.И.
Лейцингер
На каждую шняку — рыболовное судно — крутятся
четверо: кормщик, тяглец, весельщик и наживочник; у каждого из
них определенные обязанности при ловле: наживочник насаживает на
крючки снасти рыбку, червей или другую какую приманку для
трески; роль весельщика — грести веслами, а тяглеца —
вытаскивать из воды снасть. Эти трое работников называются
рядовыми и отдаются в полное распоряжение большака — кормщика,
руководителя артели. В кормщики выбираются люди бывалые и
опытные, которые знают лучшие рыбные места, знают, куда закинуть
снасть, и умеют солить и разделывать пойманную рыбу. Добыча
промысла делится на три части: две из них поступают в пользу
хозяина за его снасти и суда, а остальная четырем рабочим.
Кормщик сверх того получает награду от хозяина от 5 до 7 рублей,
в зависимости от богатства улова, и еще половину того, что
пришлось всем работникам.
Фото И.Ю. Соберг
Кроме главных работников: кормщика, тяглеца,
весельщика и наживочника, на промысел отправляются и мальчики
10-15 лет, называемые зуями (другие
автоы называют их ещё и зуйками. - Н. Вехов).
Зуи исполняют различные мелкие работы: варят
пищу, распутывают снасти, моют кадки. Они не получают ничего,
кроме мелких подарков, но зато с малолетства приучаются к
тяжелым занятиям на тресковом промысле. Зуи, подрастая, проходят
все должности, начиная от наживочника и кончая кормщиком, а если
мальчик понятлив и смышлен, то со временем, сколотив копейку и
сам сделается хозяином.
Когда хозяин наберет достаточное число
рабочих, он устраивает им прощальный обед, — сытный и жирный,
состоящий из трески, облитой яйцами, жареной семги, наваги,
пирогов и водки. Мальчики — зуи, быстро перебегая из одной избы
в другую, созывают покручников на пир.<…> Хозяин во время обеда
дарит каждому гостю по куску серого сукна на рукавицы, угощает и
задабривает покручников, называя их молодцами да ребятушками: от
них зависит очень многое — они могут попортить рыболовные снасти
или перейти к другому хозяину, который не успел нанять полного
числа рабочих.
Фото И.Ю. Соберг
После обеда долго веселятся подгулявшие
поморы, долго еще на улицах раздаются их песни, только к ночи
разбредутся они по своим избам, чтобы провести последние часы
среди своих родных и близких. Тепло в избе; они скоро, крепко и
сладко засыпают, а зуйки, забравшиеся на печку, уже давно
безмятежно храпят. Только матери, жены и сестры не ложатся;
глядят, не наглядятся они на своих кормильцев; то и дело
подносят они свои передники к глазам. Матери взбираются на печь
и гладят русые кудри своих малышей. Завтра они уйдут далеко, и,
Бог знает, придется ли увидеть их опять. Может быть, снежная
буря занесет их в пути или сердитое море потопит их, или цинга
(болезнь) сведет в могилу... Как знать!..
Наступает день проводов. Одетые по-дорожному,
поморы с серьезными лицами прощаются со своими родными и,
помолившись на свою сельскую церковь, приютившуюся на косогоре,
трогаются в путь. Целые ватаги промышленников каждый день
выходят то из одного, то из другого селения. Всех,
отправляющихся на промыслы, насчитывают до пяти тысяч человек.
От дома до места назначения покручники проходят различные
расстояния, — от 500 до 1000 верст — смотря потому, как далеко
лежит селение от промыслового пункта»
(14).
Фото И.Ю. Соберг
«Пройдя
большую часть пути на свой счет или вернее на счет будущего
улова рыбы, под который они берут вперед деньги и провизию у
скупщика рыбы, являющегося часто и хозяином, на которого они
работают, поморы-вешняки, т. е. промышленники на Западном
Мурмане, в течение ранней весны с конца марта до второй половины
мая селятся на засыпанных снегом избушках-станах и среди
невозможных гигиенических условий начинают готовиться к выезду в
море. Откопав из-под снега вытащенную в конце прошлогоднего
сезона лова шняку и приведя в порядок ярус (15),
промышленники начинают следить по различным приметам за подходом
к берегам мелкой рыбы-мойвы, которая служит наживкой и без
которой помор-промышленник неохотно выезжает в море, когда он
вынужден бывает заменять мойву на крючках своего яруса молодыми
экземплярами сайды или трески, которые всегда держатся мелких
прибрежных вод. Более охотно, в случае отсутствия мойвы,
промышленники выезжают ловить треску на «белую», т. е. на куски
более крупных перищев и мелкой трески, вылавливаемой вблизи
берега в это время года в очень небольшом количестве» (16).
Такая картина была обычной в конце зимы - начале лета в Западном
Поморье и Лапландии.
За века существования мурманских промыслов
сложился определённый годовой календарь деятельности поморов на
северном берегу Лапландского полуострова. В весенне-летних
промыслах участвовали только сезонные промышленники, так
называемые «вешняки». В тех или иных комбинациях он
просуществовал до революции. «Теперь посмотрим, как колонисты
промышляют, начав для порядка с января месяца. После крещенских
праздников, когда уже долгая полярная тьма рассеется и самая
жизнь на Мурмане просыпается, хотя не ежегодно, но случается,
что и в январе треска держится берегов и если условия погоды
позволяют - финн и русский удят треску для сушки ее. В это же
время бывает и акула; но промысел этот настолько не развит еще,
что его даже и не вспоминают. Чаще же всего январь уходит у них
в трудах «около дома» и в приготовлении сетей для ловли тюленя.
Февраль месяц, я не припомню, чтобы давал треску вблизи берега,
и уходит более всего на окончательную заготовку снастей для
тюленя и в конце концов на сборы и
отъезд из Кольской губы на Кильдин или Шельпино, смотря по ходу
зверя. <...>
Март обычно составляет разгар звериного
промысла сетями на Мурмане и только в последних числах, заметно
ослабев, отпускает промышленника, чтобы поспешить к 20 числам
апреля подготовить сети на семгу, построить или подновить
землянку на тони и засесть там до конца июня. Надобно сказать,
что в это время, если не считать исключений, поблизости к
Кольскому заливу трески не бывает и если таковая подходит на
западном Мурмане в районе Вардэ-Вайда губа, а затем -
Цып-Наволок, Кильдинская банка, то еще является маловыгодным
промыслом для беспалубного судна, кроме того, за отсутствием
самой постановки наживочного дела на Мурмане весенний промысел
не может еще вытянуть колониста из отдаленных колоний и
сподручен только для близко живущих на линии Ворьема-Цып
Наволок. Если же июнь окажется обильным по наживке, то финн и
русский стремятся за треской, так как в половине июня цены на
семгу значительно падают, семга идет менее крупная (межень), а
сети уже требуют, за нагревом верхних слоев воды, более
тщательного ухода. Семга или вернее семужьи тони, составляют
самое больное место по разделу промысловых угодий среди
мурманцев. Здесь резко выделяются три народности: лопари,
финны-колонисты и русские-колонисты. Первые ловят первобытным
способом и отличаются навыком
определять движение семги хотя бы на водяной ряби, чтобы во
время затянуть невод. Русаки частью учатся у лопарей ловить
неводом, а больше того ставят гарвы (крюки) (особые
рыболовные снасти. - Н. Вехов),
которые могут оставаться без просмотра и сутки. Финны прибегают
к кильнотам , как к последнему выпуску орудия лова на западе.
<...>
Мурман. Сушка тресковых голов. Здесь же в воде и
по берегу гниет масса тресковых голов.
Фото Я.И. Лейцингер.
Далее, июль и август для лова трески на
маленькой лодке являются лучшим временем, и здесь не только эти
два, как лучших, промышленника, взятых для примера, но и каждый,
даже убогий колонист, в промысле счастливы и смогут достать на
продажу, чтобы обеспечить свое дальнейшее существование. Финн
промышляет энергичнее русского: он ловит треску и «на удебную»
уду, и ярусом и ставными сетями. Последние так редки на Мурмане,
что русский колонист один на моих глазах был поражен таким
способом ловли и долго не мог успокоиться, что за 8 лет жизни на
Мурмане, не мог до этого «сам» додуматься. Конец июля иногда и
начало августа у финна уходят на уборку сена, а русский
переходит на ближайшие озера за сигом и кумжей. Если случится
привал селедки, то тот и другой не упустят её. Кстати сказать, с
введением пошлины в Архангельске на норвежскую сельдь, промысел
таковой на Мурмане ожидается с большим желанием; но, как на
грех, селедка не является там, где ее ожидают и таким образом,
появившиеся специально 2-3 парохода для селедки - бросили это
дело... Сентябрь снова возвращает их на треску и судя по погоде,
остается промысловым до конца. Финн в этом же месяце еще более
стремится за сайдой, улавливая теми же сетями, что ловил весною
семгу.
В октябре обычно начинаются заморозки; к этому
времени к берегам моря слетается иногда сотнями белая куропатка.
Колонисты, заготовляя дрова, охотятся и за нею, сдавая по 20-25
коп. пару. Далее ноябрь и декабрь совсем не отпускают их в море.
Если же появится лисица или песец, - то начинается охота за
ними, а попутно и за нерпой, отдыхающей на ледяных торосах.
Вот вкратце годовой план колониста, живущего
на Мурмане, откуда видно, что одним морским промыслом, т. е.
тресковым и звериным на беспалубных лодках, при современном
положении его снастей, постановке наживочного дела и, наконец,
самое важное, при условии почти вечно свежего ветра,
существовать еще невозможно и что в силу таких обстоятельств,
дабы не сидеть без дела в шторм приходится промысловую жизнь
разнообразить сельским хозяйством (скотоводство) охотою, или
«сидеть» на семужьей тоне, бродить за сигом на озера, а подчас и
доставлять дрова на продажу» (17).
«Промысел оканчивается обыкновенно около 15-го
августа; тогда промышленники спешат — одни в Архангельск на
Маргаритинскую ярмарку, для распродажи своего товара, а другие —
по домам. Прежде чем отправляться домой, шняки вынимаются из
воды и осмаливаются, а станы и разное имущество сдаются на
хранение местным колонистам и лопарям за условленную плату, и
Мурман пустеет до следующего года» (18).
***
Ещё несколько десятилетий после заключения
российско-скандинавской конвенции о разграничении территории в
спорной области Лапландии картина эксплуатации местных природных
ресурсов и специфика её заселения оставались прежними. На весну
и лето сюда приходили на промыслы поморы, а норвежцы и финны
проникали с сопредельной территории, продолжая варварски грабить
наши рыбные и звериные богатства, косить здесь сено и т.д.
Лишь в 1858 году под эгидой государства началась
настоящая российская колонизация этой области империи. 21 июня
управляющий 1-ым департаментом Министерства государственных
имуществ писал генерал-губернатору Архангельской губернии Н.И.
Арандаренко: «Российский генеральный консул в Христиании
(А. Мехелин — Н. Вехов), сравнивая положение
сопредельных между собой Лапландий, норвежской и русской,
объясняет что последняя могла бы быть доведена до той степени
благосостояния и благоустройства, в котором находится первая,
если бы только было постоянное население из людей
предприимчивых, способных воспользоваться выгодами местности. В
этих видах он признает нужным поощрить колонизацию и указывает
пункт, называемый Мотка близ Варанегерфиорда (современное
название этих географических пунктов — Мотовский залив и залив
Варангер-фьорд. - Н. Вехов)...» (19).
Мотовский залив
В Мотке консул предлагал «для начала поселить
от 12 до 20 семей, подчинив их разумному и честному чиновнику»,
причём последний должен был также обеспечивать «надзор за
границей и лесами по реке Пасвиг (современное название – р
Пасвик. - Н. Вехов)». В ноябре 1858 года управляющий
делами Архангельской палаты государственных имуществ Мальте
писал, что «привлечение жителей на поселение в Мотовский
залив должно было быть добровольным, «без всяких принудительных
тому мер».
Для «лучшего и скорейшего» устройства будущих
колоний, как тогда по заведённому правилу называли все вновь
организуемые поселения в необжитых областях, Мальте считал
«возможным представить поселенцами льготы и пособия на основании
общих правил переселения государственных крестьян: 1) льготу в
податях, денежных и натуральных повинностях на восемь лет,
считая сей срок с начала года в который совершается переселение,
с том, чтобы, однако же, чтобы в течение последних четырех лет
переселенцы платили половину оборочной подати на усиление вообще
способов переселения и на возмещение издержек, которые могут
быть делаемы Министерством государственных имуществ для пособия
переселенцам сверх определенного размеры; 2) льготу от
рекрутской повинности в продолжении пяти рекрутских наборов со
времени поселения, если только не будет признано возможным
льготу эту продолжить на общее время; 3) сложение всех недоимок
прежних лет в государственных податях, лично состоящих на
переселенцах; 4) безвозвратную выдачу некоторой суммы (от 20 до
50 руб.) на каждое переселившееся семейство; 5) безденежный
отпуск леса на постройку домов и мореходных судов, равно
судов, употребляемых при промыслах; 6) выдачу в ссуду без
процента из хозяйственного капитала Министерства государственных
имуществ необходимой на первоначальное обзаведение суммы с
рассрочкой платежа на несколько лет». Мальте особо отметил, что
«право на перевод в означенное селение предоставить одним только
русским промышленникам, но отнюдь не норвежцам, поселение
которых в таком отдаленном крае, как Мотовская губа <...> не
может принести никакой пользы для русской собственно
промышленности» (20). Такая твёрдая позиция Министерства
государственных имуществ, однако, не была поддержана
архангельской губернской администрацией, а губернатор
Арандаренко заметил, что он признаёт «более полезным право
поселения на Мурманском берегу предоставить не одним русским, но
и норвежцам, что послужит поощрением к тому и для русских
промышленников, которые, не видя примера, ныне не решаются
поселиться на пустынном берегу моря» (21).
Заселение берегов Мотовской губы и устройство
здесь постоянных становищ должно было, по мнению представителя
Российской империи в Норвегии генерального консула А. Мехелина,
положить начало колонизации всей Русской Лапландии. Решающее же
значение в деле начала российской колонизации Лапландии сыграло
мнение профессора Николая Яковлевича Данилевского, крупнейшего в
то время знатока северных морских промыслов, по заданию
Министерства государственных имуществ занимавшегося
перспективами заселения Мотовской губы. Он считал, что «<...>
колонизация Мотовской губы <...> должна служить началом и ядром
будущего заселения всего Лапландского берега». Но одновременно,
он заметил, что, вряд ли, на этот шаг отважатся «люди
зажиточные, которые и без того (без указанных выше льгот. -
Н. Вехов) имеют полную возможность пользоваться всеми
выгодами, предоставляемыми лапландским прибрежьем <...>»
(22) Н.Я. Данилевский считал, что было бы более полезным
устроить одно или несколько поселений в удобных местах, которые
могли бы стать «тем же для рыболовства, чем служат образцовые
фермы для земледелия, чтобы прочие ловцы, приходящие с Поморья,
могли здесь видеть на деле новые отрасли рыбной промышленности».
Оптимальным для таких поселений, по мнению учёного, стало бы
совместное проживание в нём русских и норвежцев, занимающихся
морскими промыслами. «Что касается до норвежских промышленников,
то можно <...> поручить нашим консулам вызвать определенное
число их, с предоставлением им <...> права на временное
пребывание в России без принятия подданства. Если бы в числе их
оказались люди с небольшими капиталами, то они могли бы вступать
с компании с поморами, которых в таком случае не надо бы
стараться переселять; достаточно, если бы они в летнее время
посещали свои промыслы». Льготы для норвежских переселенцев
должны были быть теми же что и льготы для русских (23).
«Правильная» колонизация Мурманского
берега началась в 1859 году с заселения его западной части «несколькими
норвежскими семействами, изъявившими желаниями обосноваться
здесь, <...> и тогда же бывшим начальником губернии был поднят
вопрос о колонизации этого берега норвежскими переселенцами с
целью развития здесь промыслов, а также земледелия и
скотоводства, совершенно не существующих у лопарей, живущих
внутри берега» (24). Вопрос о переселении норвежцев на
Мурманский берег был решён Высочайше утверждённым 31 августа
1860 года «Положением Комитета гг. министров». Им было
предоставлено право переселяться в бывший Кольский уезд
Архангельской губернии «с принятием русского подданства и
водворением на землях, приобретаемыми ими в частную
собственность или на казенных, с согласия общества если они
пожелают поселиться на землях, отведенных в пользование
государственных крестьян и даже без оного, если могут быть
водворены на свободных казенных землях» Кроме того, в случае
переселения норвежцев в Россию Комитет полагал возможным дать им
льготы от податей и рекрутской повинности, которыми пользовались
вообще переселенцы внутри России (25).
Как в реальности
осуществлялась идея «водворения» норвежцев на Русский Север и
как в целом шёл процесс заселения Мурманского берега в первые
несколько десятилетий со времени начала его освоения под эгидой
государства, какова же была жизнь первопоселенцев в этих и
других мурманских колониях? Лучше всего об этом поведал в своих
записках уже упоминавшийся нами Вас.И. Немирович-Данченко.
«Лет двенадцать тому назад (примерно
начало 1860-ых годов.- Н. Вехов), российский
Мурманский берег на всем своем протяжении <…> не представлял ни
одного пункта, где бы существовали постоянные поселения.
Множество становищ, усеявших его бухты, губы и острова,
оживлялись только летом, когда из различных мест Беломорского
края и из Колы сюда стекались промышленники для лова рыбы. Зимою
и осенью здесь царило мертвое безлюдье. От Святого Носа до
границ Норвегии только редкие вежи лопарей, стороживших
становища, напоминали в этой пустыне о близости человека, да на
западных оконечностях Рыбачьего полуострова жило несколько
семейств норвежцев и финляндцев, поселившихся здесь произвольно
и даже числившихся на родине в бегах. Между тем, людям, близко
знакомым с делом, не раз бросалась в глаза разница между нашими
берегами и окраинами соседнего королевства, хотя и
поставленными в почти одинаковые климатический условия, но
поражающими населенностью, богатством и гражданственностью от
русской границы к западу, и безлюдьем, безурядицей, скудостью к
востоку от той же линии. В то время, как на крайнем севере
Норвегии цветут города Вадсё, Вардё, Тромсё, Гаммерфест и др.,
производящие громадную торговлю во всех частях света,
переполненные капиталистами, имеющие театры, прекрасные школы, и
вообще все необходимое цивилизованному человеку – на крайнем
Севере России не было ни одного постоянного поселка. Между тем,
хорошо было известно, что лет тридцать восемь назад и соседняя
полоса Норвегии была такою же пустыней. На месте цветущих ныне
Вардё и Вадсё стояли незначительные промысловые фактории, да
два-три домика рыболовов. Там, где теперь находятся прекрасные
норвежские становища, бродили только фильманы с оленьими
стадами, да изредка промышлял квен (26),
не знавший, куда ему даваться от голодовок.
Фото из серии "В забытом краю. (Мурман)". Изд.
З. Виноградова., М., 1913.
Одновременно с этим, к архангельскому
губернатору Гагарину стали отовсюду поступать заявления поморов
о желании их, при известных условиях, поселиться на Мурмане.
Наконец, возникла и мысль о правильной колонизации этого края,
тесно связанная с сознанием необходимости исходатайствовать
переселенцам различные льготы, без чего, понятно, заселение
берега было не особенно заманчиво. Гагарин принял в этом деле
самое живое и искреннее участие.
<…> Вслед за этим и началась правильная
колонизация края, продолжающаяся уже шестой год и, судя по ее
результатам, вполне оправдавшая общие ожидания. Переселенцев
здесь считается около 800 ч. об. пола; из них финляндцев 305 ч.,
норвежцев 245 ч., русских и корелов 250 ч. <…> Самым надежным
элементом переселений на эти отдаленные берега могут считаться
трезвые, работящие и честные финны, затем следуют русские,
корелы и шведы (их немного). Норвежцы, за немногими
исключениями, явились началом в высшей степени вредным. Они
служат здесь комиссионерами иностранных торговцев ромом,
устроивших свои фирмы в Вардё, Вадсё и Тромсё. От этих
колонистов, выходцев из Ост и Вест Финнмаркена распространяются,
как от центров, пьянство, нищета и бездеятельность. К ним же
являются из Норвегии партии самовольных норвежских ловцов,
промышляющих в наших водах, отнимающих у русских лучшие ухожья,
места, где водится песчанка и наживка
(песчанка — небольшая морская рыба, которая использовалась на
мурманских промыслах в качестве живой наживки при ловле трески.
- Н. Вехов), и в случае
каких-либо столкновений с местною властью заявляющих, что они
только работники у русского колониста из своих же норвежских
переселенцев. Русские бедствуют, с трудом упрочивают свое
благосостояние, хотя в последнее время нельзя не заметит в этом
отношении отрадного перелома. Кое-кто из них уже заводит и
хорошее хозяйство и скот. Главные промыслы колонистов: лов
трески и другой мурманской рыбы, лов семги в реках, впадающих в
Северный Ледовитый океан, бой акул и других морских животных (в
том числе тюленей и моржей); торговля, скотоводство,
обусловленное превосходными покосами близ колонии. Некоторые
занимаются охотой, а с 1872 г. явились, наконец, и ремесленники:
столяры, кузнецы и портные.
В этот шестилетний промежуток времени здесь
открыты три фактории — Савина, Паллизена и Базарного, общий
оборот которых простирался до 500,000 р., и вновь открываются
еще три — Филиппова, Хинагина и Хохлова; основано, сверх того,
шестнадцать лавок, четыре паровых и восемь простых салотопень
для добывания медицинского рыбьего жира – первые, и просто
трескового сала – вторые.
Колониям принадлежит 142 елы
(27), один клипер, шест шкун, 33 шняки, 88 карбасов, 16
больших морских судов разных названий. Итого один флот
колонистов равняется 286 судам, не включая в это число около 900
судов, промышляющих на Мурмане и принадлежащих летним
промышленникам. Если же считать и восточные колонии, не
включенные в колонистскую волость, то переселенцам принадлежат
270 шняк, 189 ел и 27 тройпиков. Скотоводство также довольно
развито, а именно: в колониях находится 272 коровы, 43 быка, 120
телят и телок, 507 овец, 21 свинья и около 300 оленей. Принимая
общее число колонистов в 723 чел., окажется, что здесь на каждых
пять колонистов приходится по два судна, т. е. более, чем по
одному на семью. Скота на каждого колониста приходится почти по
две головы, а на семью по 8 штук».
Вас.И. Немирович-Данченко был первым
исследователем, кто дал полное описание колоний в западной части
Мурманского берега. «Большая часть их –
16 – составляют Мурманскую колонистскую волость, а три, лежащие
восточнее Кольской губы, причислены к Кольско-Лопарской.
Мурманская колонистская волость, открытая в 1870 году,
разделяется на три сельские общества: Печенгское с пятью,
Рыбачье с семью и Урское с четырьмя колониями. Печенгское
общество находится между губою Амбарной и рекою Ворьемой. Здесь
колонии:
Печенгская <…> старейшая после Колы русская
колония на Мурмане. Основателем ее был новгородец,
священнический сын Трифон Преподобный, проповедовавший
православие даже за пределами Норвегии; <…> тут зачалась, таким
образом, русская рыбопромышленность и было положено основание
торговым сношениям с иностранцами.
<…> В 1868 г. <…> здесь поселились 152
колониста (79 м. и 73 ж.); из них русских 93, корелов 33,
финляндцев 5 и норвежцев 21. Их дома разбросаны на протяжении
пятнадцати верст. Каждый селился, где ему казалось выгоднее и
удобнее, кто на р. Печенге, кто у Печенгского залива, кто по
реке Гагарке, кто по Трифонову и Баркинову ручьям. На берегу
хорошие сенокосы. <…> По берегам реки есть хорошие сосновые леса
и, живя в этой колонии, финляндцы уже давно бы обставились
хорошими избами, амбарами и хлевами. Верстах в двадцати, вверх
по реке, есть лопарская церковь св. Трифона, а в трех верстах от
н ее устья раскинуто их летнее становище. <…> На всем приволье
рек, озер и гор, обступивших губу, разбросаны 31 изба и 6
землянок, где живут колонисты; им принадлежат 15 амбаров, 5
бань, 20 хлевов, две лавки, 28 ел, 10 шняк, 21 карбас, 56 коров,
11 быков, 154 овцы и 89 оленей. Промысел производится тремя
семужьими неводами, сорока семужьими гарвами, 374 тюками
тресковой снасти (яруса), одним акульим аппаратом, 80 ручными
сетями для лова белой рыбы, одним неводом для мойвы,
шестнадцатью ружьями и одною сетью для лова морских зверей.
Ценность всех этих орудий – до 19,000 р. Ежегодно здесь
вылавливается рыбы, вытапливается сала, добывается морского
зверя и акул на 40,000 р. Для стоянки судов прекрасные якорные
места в Лодочной бухте и в вершине губы против Трифонова ручья.
<…> Колония эта находилась бы в блестящем
состоянии, если бы не вредная деятельность норвежца ромоторговца
Даля. Ему даны права русского колониста, и он, пользуясь ими,
споил всю Печенгу, разорил ее в лоск, так что теперь переселенцы
этой губы все вмести должны ему за ром до 5,000 р. или по 33 р.
каждый, включая детей и женщин. Он задает им ром и под будущий
промысел, и под промысловые снасти и под круговую поруку. Есть
хозяева, которые должны Далю по 100, 150, 200 и более руб.
частью за ром, частью и за др. предметы. В особенно безнадежном
положении здесь находятся кореляки. Они не имеют ничего. Все
проедено, пропито, а с голодными желудками работается невесело и
плохо.
<…> В устье Печенгской губы, на полуострове
Малонемецком вторая колония Печенгского общества. Здесь могут
стоять на якоре в местной губе до десяти обыкновенных поморских
судов, но больших судов, например военных бригов, не поместится
более одного и то на швартовах. Тут прежде живали
лопари-промышленники, теперь же они являются сюда только по
временам запастись провизией, ромом и др. предметами. Вся
колония состоит из становья и дома норвежца-переселенца Даля.
<…> В колонии он живет с своими рабочими и несколькими
норвежцами не колонистами. Им выстроено пять изб и шесть
амбаров. При поселении пять ел, одна шкуна, один карбас; из
скота: две коровы и четыре овцы. Промысел производится двумя
семужьими неводами, ста пятьюдесятью тюками трескового яруса;
общий торговый оборот, по официальным сведениям, 5000 р. По
нашим же личным наблюдениям цифра эта должна быть принята вдвое.
<…> В 12 милях к WNW от становища и колонии
Малонемецкой врезывается в матерую землю небольшая губа,
прикрытая с севера высоким и крутым островом. Это становище
Столбовое, где находится третья колония Печенгского общества –
Столбовая. В ее бухте могут останавливаться небольшие лодьи,
сидящие в воде шесть футов. Здесь поселилось в качестве
колонистов семеро норвежцев, занимающихся рыбным промыслом. Одна
изба, один хлев, да землянка составляют всю колонию. Семья
переселенцев ведет одинокую и печальную жизнь. <…> В колонии
пока находятся одна ела, карбас, две коровы. В этом все
богатство и все надежды переселенцев.
Следующая колония – Ворьема, помещается у
устья реки того же имени, вытекающей верстах в ста отсюда и
быстро бегущей по крутому склону к морю. <…> Здесь выходит по
реке Ворьеме к морю пограничная с Норвегией черта. Тут находится
крайний столб, указывающий начала района, отданного соседнему
королевству. От него граница идет к югу на 12 верст, потом на
Пазреку к церкви Бориса и Глеба на W. Прежде считали границей
мыс Верес в 50 верстах западнее Ворьемы, на меридиане города
Вадсё. Колония на Ворьеме также немноголюдна. В ней поселилось
шестеро корелов (два семейства, 3 м. и 3 ж.), весьма зажиточных.
У них две избы, амбар, баня и хлев. Одна ела и карбас служат для
промысла. Зато они довольно успешно занимаются скотоводством (5
коров, 1 бык и 17 овец). Ловят семгу собственным неводом, очень
значительным, и двумя гарвами, и добывают треску, для чего у них
находится 30 тюков яруса. Кроме того, они же бьют лисиц и куниц.
В колонии есть четыре ружья для этой цели.
Крайняя западная колония наша Финманская или
Фильманская лежит на самой границе Норвегии, в так называемой
Островной губе, с прекрасною бухтою, глубокою и закрытою от
ветра. Здесь живет колонист из норвежцев, Оскар, с наемными
людьми (норвежцами). Он не занимается одною рыбопромышленностью,
но, пользуясь соседством Норвегии, торгует в большом размере
норвежским ромом и другими товарами. У него две избы, два
амбара, лавка, две елы, две шняки, олень. Из рыболовных
снарядов: два семужьих невода, 80 тюков яруса и 2 ружья.
Торговые обороты его определить трудно, но они не ниже 4,000 р.
Кроме рома, главные предметы их: сало и сухая рыба, которые
сбываются скупщикам.
Полуострова Средний и Рыбачий принадлежат
Рыбачьему сельскому обществу, причем лопари, владевшие им
прежде, остались безо всего. Здесь находится семь цветущих
колоний – надежда Мурмана. Лучшая и первая из них колония
Земляная губа. Благосостояние ее жителей может служит примером
выгод, которые дает эта окраина трезвому и предприимчивому
переселенцу. В первый раз на Мурмане встречаются здесь хорошо
содержимые огороды, где растут успешно под 69° 45' 48" репа,
картофель, редька. Пробовали здесь разводить и капусту, но
вследствие ранних морозов в эти два года она все обращалась в
трубку. Молочность местного скота необыкновенна. Развитию
скотоводства особенно содействует превосходное качество местного
сена, в котором много питательных веществ сравнительно с его
объемом. Вблизи колонии растет березняк, почему нет нужды и в
дровах. С большою уверенностью могу сказать, что в коровниках у
колонистов Земляной губы чище, чем в избах у покрученников, у
корелов-колонистов. В этой колонии есть ремесленники, к которым
обращаются и из Колы: портной, сапожник, столяр и плотник.
Все жители поселения – финны. Несмотря на то,
что они прибыли сюда нищими, из них никто не взял пособия от
казны, и все вместе они единогласно постановили не принимать в
свою среду того, кто получит такую субсидию. Своим
благосостоянием они обязаны только личной энергии, прочной
ассоциации, трезвости и предприимчивости. Слово финна на Мурмане
– свято, оно дороже и надежнее векселя. Промыслы настоящего года
(1873 года. - Н. Вехов) сильно
подняли их экономическое положение. Они прибрели по 260 р. на
каждого ловца. На поморскую шняку даже пришлось здесь по 800 р.,
но к сожалению, за противными ветрами сюда не могли пробраться
промышленники из восточных колоний. Всего же здесь живет 177
чел. (98 м. и 79 ж), из них 173 финна и 4 норвежца. В колонии 13
изб, 22 землянки, 21 амбар, 8 бань, 25 хлевов. Обилие землянок
объясняется тем, что финн прежде всего построит хлев для коровы,
потом амбар, потом заведет снасть, наконец собьется на покупку
судна и уж после всего этого решится для себя поставит избу.
Русские делают наоборот: они прежде обзаводятся избою, а потом
уже, если хватит сил, сбиваются на остальное. Промысловый флот
Земляной губы состоит из 39 ел, 10 шняк, шкуны и 30 карбасов.
Местный скот – из семидесяти штук скота (быков 10 и 60 коров) и
более 100 овец. На каждую семью приходится по четыре и более
коровы. Треску ловят удами, а не ярусами, как и в Уре-губе, что
и здесь сказалось выгоднее поморской кабалы у хозяина. Зато
почти каждая семья в Земляной имеет акулий снаряд, и акульего
сала добывает вся колония на 2,690 руб.
Куклино, финский хутор на р.Туломе. Картина
финна Свена Локко, родившегося в Куклино в 1924 г.
<...> Бывший архангельский губернатор Качалов
особенно покровительствовал финнам-колонистам. Я считал его
взгляды на колонию слишком оптимистическими, а ожидания,
возлагаемые на нее, преувеличенными. Но, увидев это
замечательное поселение, я должен был сознаться, что Земляная
губа по отношению к достоинствам работящих и честных ее
колонистов – положительно выделяется изо всех других на Мурмане.
Мне кажется – в будущем и весьма недалеком, она оставит далеко
позади и города соседней Норвегии. Дайте только ей больше воли и
больше простора. Не стесняйте административными и податными
веригами ее населения. Не отдавайте его в жертву поморским
хищникам и отстаивайте от вмешательства в ее дела уездного
чиновничества. Она расположена на южном берегу Большой Волоковой
губы, а на северном ее берегу устроилась другая колония, почти
равная ей по благосостоянию, хотя и не так населенная –
Червянная, в вершине Червянной губы. Здесь живет только сорок
колонистов (21 м., 19 ж.), из них 18 норвежцев и 22 финна. У них
три избы, пят землянок, два амбара, две бани, шест хлевов.
Колонии этой принадлежат пять ел и три карбаса. Скота здесь
находится до 12 коров, 2 быка и 40 овец. Лов трески тоже
производится удами. Колонисты бьют акул и продают сало их в
Норвегию, в Вадсё. Красивое местоположение колонии соединяется
еще с особенными выгодами губы, где разбросаны постройки. Отсюда
рукой подать в Вадсё и Вардё, стоит только пересечь
Варангер-фьорд, на что ела при попутном ветре употребляет от 8
до 12 часов.
Затем следует колония Вайдо-губа, <...> в ней
живут 38 чел. кол. (30 м. и 18 ж.), из них 22 финляндца и 8
норвежцев. Замечательно, что вайдогубские переселенцы ни под
каким видом не соглашаются принимать в свою среду русских
колонистов: сюда только открыт доступ норвежцам и финнам. <...>
Колония состоит из девяти прекрасных домов, семи землянок, семи
амбаров и семи хлевов. Здесь открыто две лавки и одна паровая
салотопня, продукты производства которой сбываются в Гамбург и
Берген. Колонистам принадлежат тринадцать ел, одна шняка, семь
карбасов, одно большое морское судно. Около тридцати коров,
шесть быков, 15 овец и 19 свиней составляли скот колонии. <...>
Торгово-промышленный оборот вайдогуцев с их ремесленными
заработками доходит до 20,000 руб.
Колония Зубовские острова на северо-востоке
Рыбачьего полуострова заселена исключительно норвежцами. Здесь
их 37 чел. (21 м. и 16 ж.). У них 4 избы, 8 землянок, 1 амбар и
семь хлевов. Живут они весьма зажиточно. Тут есть до 16 ел, 9
карбасов и одно большое морское судно. Скота: 18 коров и 5
быков, 20 овец и 3 оленя. В каждой семье
семужьи гарвы, яруса для ловли трески,
акульи снаряды. Кроме того, имеется 8 ружей.
Колония Под-Шеей состоит из двух поселений:
Под-Шеей собственно и у Цып-Наволока, на восточной окраине
Рыбачьего полуострова. На крутом, но невысоком берегу бухты
расположены здесь большой паровой жиротопенный завод Паллизена,
колония и становище. Вторая разбросана на значительное
пространство. В трех домах производится торговля различным
норвежским товаром. Население 18 м. и 13 ж, все они норвежцы. У
них — шесть домов, 4 землянки, 4 амбара, одна баня, пять хлевов.
Им принадлежат: 18 ел, одна шняка, пять карбасов и два больших
судна. Промысел производится почти на 10,000 рую. Скота — 18
коров, 2 быка, 30 овец и пять свиней. Переселенцы иногда и
охотятся, для чего имеется до 19 ружей». В фактории Паллизена
имеется «шесть домов, пять амбаров, одна лавка, паровой завод
для выделки медицинского жира и один простой паровой завод в
шесть котлов. Три елы, девять шняк и пять карбасов десять
больших морских судов составляют ее флот. Скота очень немного —
шесть коров и двадцать овец. Ценность промысловых орудий
фактории определяется в 42,000 рублей.
Последняя колония Рыбачьего полуострова — Эйна,
лежит на южной берегу его в Мотовском заливе. <…> Здесь
поселилось восемь колонистов (3 м. и 5 ж.), все они норвежцы. У
них две избы, два амбара, лавка, две елы, один карбас. Скота:
восемь коров, один бык, 30 овец, 5 оленей.
<…> Таким образом, в семи поселениях Рыбачьего
колонистского общества нет ни одного русского. Все переселенцы
здесь или финляндцы, или норвежцы. Это самое богатое и прочное
общество. Нет никакого сомнения, что благосостояние его ещё
поднимется, если сюда можно будет привлечь поболее финляндцев.
Все колонии расположены на Рыбачьем полуострове — лучшем районе
этого края».
В западной части Мурманского берега, откуда и
началась его «правильная» колонизация было образовано ещё одно
административно-территориальное объединение — «Урское
колонистское общество», которое занимало «береговую
линию от Малой Лицы до Кольской губы. Сюда входят четыре
колонии.
Малая Лица — бедный и жалкий поселок, где
переселенцы терпят пока горькую участь, не теряя впрочем
бодрости и надежды на лучшую будущность. 19 чел. (12 м. и 7 ж.)
составляют ее население. Из них 12 русских и семь норвежцев. Все
они помещаются в трех землянках. Амбар и хлев построены кое-как,
на живую нитку. Колонистам принадлежат ела, две шняки и карбас.
Благодаря хорошим сенокосам в окрестностях, скотоводство
существует еще кое-как. Колонисты завели восемь коров и
двенадцать оленей. Промышляют они мало, по недостатку орудий для
промысла. Ценность всех семужьих, тресковых и др. сетей
определяется в 250 р.
Колония Малая Мотка. Слезскинский А.Г.
Поездка на Мурман: Путевые заметки. 1898.
Еще бедная колония Малая Мотка. Тут всего одна
землянка, где кое-как ютятся семеро норвежцев, у которых
имущества только один карбас. Они, впрочем, занимаются более
оленеводством, содержат здесь 150 оленей и 10 овец. Тип этих
переселенцев нам напоминает фильманских лопарей.
Колония Еретики. Слезскинский А.Г.
Поездка на Мурман: Путевые заметки. 1898.
<...> Колония Еретики, лежащая при входе в
губу Уру, на острове Еретики <...>. Тут находятся фактории
Базарного и Филиппова. У них два дома три амбара две лавки,
салотопенные заводы: один простой, другой паровой. Колонисты все
русские. Филиппову принадлежат: две шкуны, семь шняк и семь
карбасов, Базарному — клипер и три шкуны с карбасами. Общий
торговый и промысловый оборот на 20,000 р. у первого. У второго
– дело пока приостановлено. Всех промысловых орудий у них на
6,000 р., да в амбарах фактории Базарного сложено около 100,000
пуд. соли. Скотоводства не существует. Колония имеет хорошую
будущность по выгодному положению ее, по обилию промыслов в губе
Уре и в окрестных широтах океана. Тут ежегодно бьют акул и
добывают сала более чем на 8,000 рублей.
Четвертая и последняя колония этого общества
<...> составляет, вместе с Земляною губой, лучшее поселение на
Мурмане. Жителей здесь 113 чел. (60 м. и 53 ж.), из них 86
финнов, 16 норвежцев, 6 русских и 5 корелов. Им всем принадлежат
12 изб, 11 землянок, 5 амбаров, 16 хлевов. Здесь ест две лавки.
Промысел производится на 23 елах и 11 шняках, тремя семужьими
неводами, 250 тюками трескового яруса, 10 снарядами для ловли
мойвы, 35 ручными сетями, 6 акульими снарядами, 4 сетями для
ловли морских зверей и 15 ружьями. Колонии принадлежат
великолепные семужьи ловы на р. Уре и сенокосные места на ее
берегах, где пасется до 70 коров, 10 быков, 130 овец и 50
оленей. Урская семга едва ли не лучшая на Мурмане. Она продается
по 5 р. за пуд – Савину, Филиппову, Паллизену и др. Переселенцы
очень зажиточны и, по-видимому, довольны своею судьбой до такой
степени, что и не вспоминают о скудной родине, где они оставили
за собою нищету и лишения» (28).
Большинство становищ-колоний в западной части
Мурманского берега, на Западном Мурмане, по мнению архангельской
губернской администрации являли собой образец успешного
заселения и начала планомерного освоения этой территории
Архангельской губернии.
Разительно отличались от них поселения,
образуемые поморами-переселенцами в восточной части Мурманского
берега, к востоку от его своеобразной границы — Кольского
залива. «<...> Есть еще четыре,
разбросанные по восточную сторону Кольской губы: Териберка с 26
колонистами русскими, Рында с 6 переселенцами русских и
Гаврилова с 54 русскими и корелами. Последняя колония — на
востоке Шельпина, где колонист Савин открыл свою факторию. Все
эти поселения приписаны к Кольско-лопарской волости.
Таковы двадцать колоний Мурманского берега.
Они устроились в течение шести лет. Благодаря неразорительным
для правительства издержкам и целесообразным льготам, целая
береговая линия призвана к прочной общественной и
торгово-промышленной жизни» (29).
***
Первые итоги заселения западной части Мурманского
берега стали известны уже через пять лет, когда выехавший на
место по поручению архангельского губернатора Н.М. Гартинга
полицейский надзиратель Амон, привёз собранную им информацию. По
собранным Амоном сведениям, в разных местах западной части
Мурмана обосновалось 8 норвежских семей, 9 — финских и 3 —
шведских, всего «59 мужского и 46 женского пола душ».
Русских среди них не было ни одного. Переселенцы строили себе
дома, состоящие из одной, двух и даже трёх комнат, обложенных с
наружной стороны дёрном, с привезёнными из Норвегии чугунными
печами. Помимо рыбной ловли, они занимались огородничеством
выращивая брюкву, картофель, репу, редьку и другие овощи, и
скотоводством (в их хозяйствах имелось 42 коровы, 8 быков, 16
телят и 112 овец).
Несмотря на явные успехи начала колонизации,
инспектирующий поселенцев полицейский надзиратель Амон выявил
множество нарушений со стороны иностранных «волонтёров». Так,
например, «один из поселенцев, именно финдяндец Гиландер
приозводит самовольные порубки леса, косит сено и все продает в
Норвегию». У живущих по ту сторону границы норвежцев
«сложилась» традиция приезжать на Мурманский берег «несколько
раз в течение лета на 30 и более елах», ловить рыбу, рубить
лес и косить сено на нашей территории и увозить всё это в
Норвегию (30).
«Норвежцы и финляндцы,
проживающее в Мурманско-Колонистской и Кольско-Лопарской
волостях, под предлогом занятий морскими промыслами, стали,
мало-помалу, обзаводиться оседлостью: отходя постепенно от
океанских берегов, они захватывали лопарские семужьи тони в
губах и речках, стали заводить рогатый скот и стали занимать
сенокосы на местах, считавшихся в пользовании лопарей. В начале
туземцы спокойно смотрели, как поселенцы расширяли сенокосные
расчистки, но когда лопари сознали выгоды разведения домашнего
скота, они начали относиться к выходцам с неудовольствием, зная,
что удобных для сенокошения мест очень немного и предвидя в
будущем возникновение бесчисленных неприятностей от соседства
напрошенных гостей. В виду поступления жалоб на стеснения,
причиняемые выходцами, власти приняли меры к ограничению таких
поселений», стараясь не допускать долговременного проживания
пришельцев без выполнения правил о принятии новых членов в среду
местных обществ, но финляндцы и норвежцы нашли лазейку для
обхода требований власти и закона: они начали выписывать своих
родичей и стали держать их под видом рабочих; в то же время
продолжали увеличивать и число своих построек, и количество
своих домашних животных, и случаи захвата соседних угодий.
Свен Локко. Финское поселение на Мурмане, 19
век.
Что касается норвежцев, проживающих в пределах
Урского и Рыбачьего обществ Мурманско-Колонистской волости, то с
ними, пожалуй, еще хуже, так как они (говорится в том же
донесении), живя в отдаленнейших местностях, волости, «почти
недоступны для волостной и сельской власти. Добраться до них,
как зимою, так и в летнее время, почти невозможно, так как, по
требованиям местного начальства, они в волостное правление
добровольно не являются, а ехать к ним для принуждения исполнить
законные требования зимою — нет ни средств, ни людей, а летом —
никого из них нельзя застать дома»
(31).
Для предотвращения этих и многих других
«безобразий» со стороны иностранцев Амон предлагал организовать
правильную продажу леса и сена, что могло бы устранить в будущем
«похищение казенного имущества». По его мнению,
необоснованная разбросанность уже существующих и возможных в
будущем поселений «колонистов не дает им возможности при
случае оказывать друг другу помощь, сводит на нет все попытки
администрации «иметь за ними надзор», знать их нужды и защищать
от обид со стороны промышленников». Конечно, несколько
отдельно стоящих на изб и землянок иностранных колонистов на
огромном пространстве Мурманского берега вряд могло повлиять на
процесс освоения этой территории Российской империи, но при
игнорировании подобных явлений могла сложиться неблагоприятная
для страны тенденция — засилье зарубежных колонистов на Севере,
их игнорирование наших законов и т.п.
Архангельская губернская администрация уже вовсю
раструбила о своих успехах на ниве колонизации Мурмана.
Архангельский губернатор Н.М. Гартинг во всеподданейшем отчёте
за 1864 г отмечал, что опыт норвежцев и финнов в колонизации
Мурманского берега «весьма удался, что доказывает возможность
занятия этого безлюдного края, в особенности северо-западной его
части» (32). В этот же год на Западном Мурмане образовались
три норвежские колонии — в губах Вайда-губа, Земляной и
Печенгской, а в Урской губе поселились выходцы из Финляндии.
Свен Локко. Мурман, село Уура.
А в
1867 году численность норвежцев — 61 человек; возросло также
число норвежских колоний (в частности, была основана центральная
норвежская колония Цып-Наволок). Норвежские колонисты
предпочитали селиться в западном пограничном с Норвегией районе
Мурмана (главным образом на полуострове Рыбачий), основывая
обособленные от других групп колонистов (за исключением финнов)
поселения. Большинство из них продолжало поддерживать тесные
связи с родственниками и знакомыми в Норвегии. Основным занятием
норвежцев было рыболовство (лов трески, палтуса, сельди, акул),
которое дополнялось разведением оленей и овец, а также, в
меньшей степени, огородничеством. Колонистами, имевшими широкую
известность на Мурмане, были норвежцы Иван Суль, прозванный
«Акулья смерть», и Иоганн Эриксен, получивший прозвище «Кильдинский
король».
Большая часть
прогрессивной общественности и патриотов Русского Севера не
поддерживала государственную политику по колонизации Мурманского
берега и отдаваемое предпочтение в пользу норвежцев, как
образцовых хозяев. «При полной свободе в выборе мест для всех
народностей, колонисты из норвежцев и финляндцев захватили на
западном Мурмане лучшие места, изобилующие отличными глубоко
врезывающимися в материк бухтами и прекрасными береговыми
сенокосными полянами. Устроившись на занятых ими местах, эти
колонисты обзавелись полным хозяйством, занялись скотоводством,
служащим им огромным подспорьем, и чувствуют себя гораздо лучше,
чем дома, в Норвегии и в Финляндии. Все получив от новой родины,
колонисты из финнов и норвежцев не несут по отношению к ней
никаких повинностей: они не считают даже нужным овладеть
разговорной русской речью и постоянно тяготеют к Норвегии или
Финляндии, — будучи связаны с ними кровным родством, религией и
языком. Совсем в иных условиях находятся русские поселенцы на
Мурмане» (33).
Все эти успехи
норвежцев на Мурманском берегу были бы невозможны без «хорошей
подготовки их на родине» к экспансии на российскую территорию,
без быстро переориентировавшегося в сторону освоения русских
земель бизнеса и целого ряда конкретных мер по целенаправленной
политики в этом направлении.
Сравним то, что
делалось в течение нескольких десятилетий в России для нужд
освоения Мурманского берега и в Норвегии. Увы, к сожалению,
такое сравнение оказывается не в нашу пользу.
Возьмём хотя бы
вопрос выдачи пособий государством — так называемых подъёмных. «Самая
выдача пособий делалась как-то странно. Давали их норвежцам,
людям весьма неблагонадежного свойства, и в то же время
отказывали в ней русским, или назначали им менее первых. Многие
норвежцы, заполучив 150 р. от казны, уезжали к себе восвояси или
в Америку, благословляя русское правительство, которое дало им
средства для переселения в западные места.
<...> Правильная организация колонии могла
быть только с устройством постоянного пароходного сообщения
между ними и их с Архангельском и Норвегией. И, действительно,
явилось беломорско-мурманское пароходство, которое было вызвано
именно правительством. Дана ему большая субсидия, но самое
товарищество организовалось из таких людей, что дело погибло в
самом начале, и колонии остались без правильного сообщения,
тогда как в Норвегии по летним даже становищам постоянно и
срочно ходят не один, а несколько почтовых и пассажирских
пароходов.
Образовав колонии, правительство не устроило
никаких дорог внутри Кольского полуострова, или от одной из них
к другой, тогда как в соседнем королевстве от самых маленьких
населенных пунктов к другим пробиты прекрасные и дешево стоящие
пешеходные дороги. Колонистам было предоставлено селиться в
определенных местах, но при этом бухты и заливы оставлены в их
прежнем виде. Не устроено ни рам, ни молов, ни гурий, ни
указателей стоянок, ни пристаней, не расчищено фарватера, не
приняты меры для предотвращения миазмов от гниющих тут же
органических остатков, – короче не сделано ничего, что могло бы
выгодно повлиять на развитие судоходства и фрахтовой
промышленности.
Для прохода перекинуты со скалы на скалу доски с
перекладинами.
Фото Я.И. Лейцингера из серии "Мурман".
Врачебная помощь не организована вовсе.
Пьяницы-фельдшера, распространяющие сифилис и мошенничающие, по
словам официального отчета, на всем пространстве Мурмана, едва
ли составляют врачебную помощь. На всем Кольском полуострове нет
ни одного доктора. Нет и лекарств, потому что Архангельск не
снабжает фельдшеров ими; да и эти представители медицины в
колониях не умеют отличить правой руки от левой, подавно им не
отличит одного медикамента от другого. Не устроено помещений для
больных вовсе, и
состоятельные колонисты из западных береговых
колонии должны, в случае болезни, или ездить, или посылать в
Вардё за помощью. Как не привести при этом примера Норвегии. Там
на пространстве каждых пяти квадратных миль ест врач и аптека. В
Вардё на 2,000 жителей летом и на 1,000 зимою – три врача, а у
нас на всю Архангельскую губернию с ее 280,000 населением, на
758,046 квадратных верст ее пространства всего только четверо
врачей, да и то один из них, бросив исцеление болящих, поступил
в мировые посредники.
Колонистам высочайше разрешен отпуск из
местных лесов по 100 дерев на постройку дома со службами, шняки
и карбаса, тогда как этого количества не хватит и на одну избу.
Самая льгота эта остается номинальной, потому что лес колонисту
из кольских лесов отпускается натурою. Но вблизи колонии нет
лесов вовсе.
<...> А, между прочим, ему лес нужен. Нужны
шняка, карбас, дом, амбары. И живет он пока в землянке, терпя
всевозможные лишения. Следовало бы ему, вместо леса натурою,
выдавать денежное пособие на покупку его: тем колониям, которые
расположены восточнее Колы и по восточному берегу Рыбачьего
полуострова, по ценам, существующим в Коле, тем же, которые
находятся по западную сторону Рыбачьего полуострова, по ценам,
существующим на тот же предмет, в Вадсэ и Вардо.
Колонистам нужен хлеб, а казенные магазины все
еще в проекте. В частной же продаже он имеется только в
факториях. Из казны в ссуду хлеба не выдают, а тут именно
требуется беспроцентная ссуда муки. Споры и ссоры между
колонистами и колянами, между колонистами и промышленниками,
между колонистами и лопарями в настоящее время разрешаются по
необходимости патриархальными способами на началах первобытной
юрисдикции, то есть кулачного права. Понятно, как это удачно
содействует развитию здесь гражданственности и уважения к
закону. Необходимо было бы назначить сюда мирового судью,
которому, разумеется, пришлось бы кочевать из одного становища в
другое. Припускать к этому делу местную полицию, понятно, ни как
не следует.
<...> Но благосостояние колонии тесно связано
с двумя предметами: устройством ссудных банков и запрещением
беспошлинной торговли норвежским ромом. Ссудные банки могли бы
устроиться в Шельпиной или Териберке, в Уре или Земляной губе и
в Печенге. Существовало предположение устроить один такой при
фактории Паллизена, но, во-первых, одного банка на 800 верстное
протяжение берега недостаточно, а, во-вторых, в фактории
Паллизена до того силен норвежский элемент, что если бы дело
попало в норвежские руки и русским колонистам, то от него, как
от козла, не было бы ни шерсти, ни молока. Ссудные банки вызвали
бы постройку новых судов посредством выдачи денег в кредит под
залог сих последних» (34).
Норвежцы раньше
других поняли всё значение колонизации Мурмана. «Как только
она была утверждена, то капиталисты тотчас же послали своих
поверенных в лучшие губы Мурмана, чтобы приписать их туда
колонистами. В Гамбурге для эксплуатации переселенцев были
заказаны грузы необходимых для них материалов и вещей. <...> «Мы
бы с помощью парохода весь ваш Мурман, торговлю и промысла,
забрали бы в свои руки»»,
откровенно сознаются норвежцы.
<...> Избрание ненадежных норвежцев в выборные
должности не совсем бы желательно для края, и с этим нельзя не
согласиться тому, кто прочел все, что сообщено нами о роли,
какую эта раса играет у нас на Мурмане. Прибавьте стремление их
удержаться от слияния с русскими и финнами, пренебрежение к
нашим интересам и выгораживание своих «самовольных» ловцов при
столкновении с русскими промышленниками и русскими властями.
Было бы не дурно вперед подумать об этом, пока еще есть время
поправить прежние ошибки.
< > У
колонистов финнов и норвежцев дома устроены по норвежскому
образцу с острыми деревянными кровлями, если переселенец богат,
и крыты дерном, если он беден. Русских печей у них нет, а
поставлены железные переносные печи, которые весьма мало
согревают комнаты. Впрочем, они привыкли к холоду. Эти печи чаще
всего крадут промышленники из русских, преимущественно же
онежане. Русские колонисты живут, как и у себя в деревнях,
только что иногда, вместо теса, кроют, по бедности, свои избы
дерном, как и норвежцы.
< >
В Вардо, Вадсё, Гаммерфесте и Тромсё
многие норвежцы говорят по-русски, а в школах преподается
русский язык; причем в Вадсё изучение его обязательно. У нас же,
напр., в Кеми, которая, главным образом, торгует с Норвегией,
городское общество ходатайствовало об исключении норвежского
языка из круга предметов, преподаваемых в шкиперских курсах, на
том де-основании, что он бесполезен. Начальство вняло гласу
моления мудрых кемлян и освободило их от расходов на содержание
учителя этого крайне необходимого поморам языка.
Несмотря на то, что Вардо город небольшой,
здесь три школы и одна кирха. Девушки при мне выходили из
местной гимназии. Все это было одето скромно, даже бедно, не так
как в русских провинциальных заведениях этого рода. Образование
в Норвегии обязательно для всех. Никто не может ни
конфирмоваться, ни вступить в брак, не зная грамоты, т.е.
читать, писать, четырех правил арифметики, отечествоведение и
др. предметов. Если же кто-либо достиг двадцати лет, не имея
этих сведений, то он подлежит заключению в рабочем доме. Там
даже есть особый разряд учителей – странствующих. Они переходят
из одной бухты в другую, из одного леса в другой, где находятся
уединенные и одинокие избы норвежских промышленников. Таким
образом, здесь все получают возможность более или менее
образоваться.
От Вардо до Вадсе, а отсюда до русской границы
– в незамерзающих гаванях Варангер-фьорда промышляют норвежские
рыболовы. В логах и ущельях берегов зеленеют небольшие
сенокосные луга, поднимаются березки, и посреди этих клочков
зелени раскинуты зачинающееся центры будущих норвежских сел, а
может быть и городов – фермы колонистов. Положение некоторых из
этих красиво выстроенных домов, удобных и снабженных
многочисленными службами – необыкновенно красиво. Над ними висят
горы громадных скал, другие блистают у самого моря рядами своих
окон, около третьих разбросаны становища промышленников. Везде
скользят грациозные елы; словно рубиновые при вечернем
освещении, сверкают издали паруса рыболовов; порою мягкий
солнечный свет ложится на извилистые, сжатые каменными горами
луга, или серебрится в порожистых речках, огибающих те же
первозданные громады.
По всему этому берегу постоянно содержится
почтовое и пассажирское сообщение двумя пароходами, прекрасно
устроенными, с библиотеками, зеркалами, мягкими диванами и
хорошими буфетами» (35).
Увы, всего этого не было ни в уездной Коле, ни в
новообразованных русских становищах, что, в целом, говорило о
неподготовленности и архангельской губернской администрации, и
чиновников высшего уровня к начавшейся кампании заселения
Мурманского берега. В печати того времени, выступлениях
специалистов и практиков рыбного дела, да и вообще, знающих
людей, звучало множество конкретных предложений по оптимизации
заселения северных берегов Кольского полуострова
промышленниками. Но административно-чиновничья машина в России
очень медленно реагировала на рациональную критику и поступавшие
предложение. Создавалось впечатление, что вся эта затея была
мало нужна стране.
***
Только по прошествии десяти лет с начала
колонизации Мурмана, в 1868 году, последовал второй указ
российского правительства, который наделял колонистов ссудами на
обзаведение хозяйством и льготами во внешней торговле. Эти меры
пошли на руку только иностранцам и активизировали процесс
переселения норвежцев на Мурман, однако наряду с колонистами
привлекли большое количество купцов, стремившихся заработать
посредством беспошлинной торговли. На Мурманском берегу возникли
многочисленные фактории, принадлежавшие норвежским «псевдоколонистам»,
которые занимались главным образом продажей дешевого норвежского
рома. Этот факт, приведший к росту пьянства среди колонистов и
пришлых рыбаков-поморов, заставил местные власти пересмотреть
свое мнение о «полезности» норвежской колонизации Мурмана.
Прошло ещё почти десять лет, и вот в 1876 году было издано новое
постановление российского правительства, касавшееся льгот
колонистам. Архангельские губернаторы, изменившие отношение к
норвежцам от «поощрения» до «нетерпимости», с этого времени
начали всячески препятствовать их переселению на Мурман.
Событием этого периода стало открытие двух «китоловных
заводов». Один из них располагался на берегу Арской губы (в
западной части Мурманского берега), но он функционировал недолго
– с 1884 по 1889 гг. «
В порте Владимире был уже устроен завод китоловной
компанией (в Ура-губе, в
западной части Кольского залива. – Н. Вехов) и
вслед за сим другой завод - князем Шереметевым в Ара-губе. Эти
заводы убили 300 китов, причем нужно иметь в виду, что Арский
завод работал только две навигации; к сожалению, по недостатку
капиталов, а главное по неумелости распорядителей, заводы вскоре
прекратили свою деятельность»
(36). В 1884-1888 годах в свите Великого князя Владимира
Александровича оба этих заводы посетил известный российский поэт
и писатель К.К. Случевский, сопровождающий представителя
царствующей династии качестве
журналиста-бытописателя. Ему
мы и обязаны
описанием этих добывающих предприятий.
Гравюра А.Н. Шильдера
«Зданий
Арского китобойного завода, собственно говоря, только два; это
деревянные, длинные, в два света корпуса, построенные так, как
строят вообще в Америке: из прочного леса, не скрывая стропил и
связей, не делая ничего для вида и роскоши, соображаясь только с
пользой, с одною пользой. < >
Добытых китов вытаскивали из воды и подавали на разделку
< > кранами. < > Вытопленный
жир сохраняется в огромных чанах. Он очень чист и почти без
запаха; в прошедшем году продано было в Англию около 4.000 пуд.;
за тонну жира синего кита платят 60 ф. стерлингов, за жир
полосатика и кнорра — от 25 до 30. < > Обработка туши кита на
гуано производится в другом соседнем, гораздо более обширном
здании, в которое мы и перешли. Оно поставлено вдоль линии
побережья, тогда как первое, жировое, стоит поперек. Тушу, мясо
и кости отдельно рубят, пилят и разносят на части, выволакивают
и подвергают выварке в котлах тоже отдельно. Мясо перекладывают
для этого кусками железа, кости бросаются без перекладки, так
как пар под сильным давлением и без того
свободно проходит между ними. В котлах
два крана; из нижнего выпускают сильно насыщенную клеем воду, из
верхнего — жир. Для нагрузки котлов частями туши, сложенными в
тележки. они поднимаются по наклонной плоскости машиной в 18
сил. Когда выварка произведена, оставшиеся твердыми части
переходят в сушильни, где мясо и кости просушиваются тоже
отдельно; в сушильнях по семи сковород. Последним актом
обработки является раздробление высушенных частей туши и
обращение их в порошок, в гуано. Это китовое, смешанное из
костей и мяса, гуано идет главным образом для корма скота; для
удобрения должно идти исключительно гуано из костей; отделения
одного от другого по настоящее время на заводе не делается.
Полученное на заводе гуано ссыпается в мешки по шести пудов в
каждом и идет в продажу по 12 марок за мешок; требуется гуано
заграницу, главным образом в Германию, отчасти во Францию и
Голландию.
< >
Заметим тут же, что китобойные пароходы,
отваживающиеся ходить за сотни миль в океан, далеко не велики и
очень близко подходят размерами своими к нашим невским буксирам
средней руки. «Елена», осмотренная нами, имеет 84' длины.
«Покров», находившийся в море, — 90'
(длина дана в футах. — Н. Вехов), стоят они около
50.000 рублей каждый. Орудие расположено на шкворне,
на самом носу, и может быть легко
поворачиваемо во все решительно стороны и подо всеми углами
склонения, что совершенно необходимо в виду неожиданности
появления и движений кита.
< >
Бой китов, как промысел на нашем Мурмане,
существует более двадцати лет, но до последнего времени
хозяйничали больше норвежцы, взявшие у нас, на памяти местных
людей, около 300 китов. Фойн, основав в Вадсэ, в Норвегии,
жиротопенный завод, имел сначала один, а потом три китобойных
парохода. В настоящее время в Норвегии 17 компаний с 34
пароходами и с 1872 по 1883 год, согласно сведениям профессора
Гримма, убито ими 1.536 китов. Количество убитых китов до
последнего времени постоянно возрастало; если оно понизилось
теперь, то едва ли вследствие уменьшения количества китов, а
скорее вследствие уменьшения спроса на продукты промысла, на
спермацет и китовый жир, так как им обоим перебила дорогу нефть.
Ведь точно также уменьшился спрос и на другой продукт поморских
промыслов: моржовое сало, находившее в прошлом столетии сбыт в
количестве до 70.000 пудов; с начала нынешнего требование не
переходит за 12.000 пудов» (37).
Восточнее Ары-губы, в Ура-губе на берегу острова
Шалим в урочище Еретики в 1883 году известный исследователь
природы Лапландии Г.Ф. Гебель, увлёкшись китоловством, основал
вторую на Мурманском берегу китобойную компанию. Спустя всего
два года во время плавания на шхуне «Забияка» это поселение
посетил великий князь Владимир Александрович, в его свите были и
несколько рыбопромышленников. По указанию Владимира
Александровича в селе была построена церковь, а 12 ноября 1885
года Еретики были переименованы в Порт-Владимир.
По описанию К.К.
Случевского «китобойная компания,
орудующая в Еретиках, носит довольно длинное название: «Первого
русского китобойного и иных промыслов товарищества». Завод ее
открыт невдали от него на якорях. Следует пожелать доброго
развития и этой компании, но для этого по-видимому ей необходимо
прежде всего существенно преобразиться. < > Завод этот только
жиротопенный, < > туши китов за известное вознаграждение
передаются им соседнему Арскому заводу для переработки в гуано.
Завод, фактории и становища, стоящие на самом деле друг против
друга на обоих берегах губы, были замечены нами справа и стояли
— так казалось по крайней мере — на одном берегу. Колония,
имеющая в этой губе, расположена на 12 верст дальше внутрь.
< > Расположен завод очень красиво, на
скалах, но растительности на них, кроме мха, нет никакой. Урская
губа, в одном из разветвлений которой он находился, самая
спокойная и защищенная ото всех ветров бухта западного Мурмана;
врезывается она в материк верст на пятнадцать и в самой глубине
ее, невиданная от завода, находится колония Ура, одна из самых
больших: в ней жителей около 200 человек, имеющих 15 промысловых
ел, 74 головы скота, одну лошадь, (как видно, лошадь остается на
всем Мурмане великою редкостью, чуть не курьезом), 60 овец и 309
оленей. < > Почти все
колонисты Уры финляндцы; в их пользовании река Ура с ее семгой;
зимой тут ловится пушной зверь; довольно добычлив акулий
промысел в самой губе. < >
Небольшой домик управляющего стоит на довольно возвышенном
перешейке, между малым и средним рукавами, соединяющими Урскую
губу с океаном, безжизненными тенями»
(38).
***
Одним из мероприятий, которое совершило настоящий
поворот к улучшению колонизации Мурманского берега и дальнейшему
его заселению, способствовало появлению новых становищ и
поселений, явилось создание пароходства на севере Российской
империи. Ведь при отсутствии надёжного морского сообщения, «норвежские
промышленники, имея свои суда в незамерзающих гаванях, всегда
готовы к выходу на промысел; русские же поневоле должны ждать
открытия навигации в своих портах Белого моря, так как им негде
оставлять на зимовку свои суда на Мурмане, а потому богатейший
весенний улов рыбы всегда минует руки русских норвежцев,
становясь добычей норвежцев» (39).
Чтобы хотя бы как-то минимизировать норвежскую
экспансию на Мурманский берег и внемля призывам к учреждению
пароходства, обслуживающего северные становища, которые
высказывались уже в первые годы после начала колонизации
Мурманского берега, 6 мая 1875 года Александр II дал согласие на
учреждение «Товарищества Архангельско-Мурманского срочного
пароходства» и подписал его устав. Обеспечение срочного
пароходного сообщения в северных морях было предоставлено
Товариществу государством сроком на 10 лет, а затем продлено ещё
на 10 лет. К 1896 году Товарищество получило репутацию солидного
и надежного для государства партнера. Правительство России
заключило с ним новый договор на 20 лет на осуществление
пароходного обслуживания северных окраин страны. Основной
капитал при этом превышал уже 1 млн 300 тыс. рублей, доля
государства в нём исчислялась примерно 900 тыс. рублей.
Мурманский берег с его становищами и постоянными селениями
обслуживали суда Мурманской линии, навигация была
круглогодичной, ведь омывающее Кольский полуостров Баренцево
море из-за отепляющего влияния Гольфстрима зимой здесь не
замерзало. Обслуживание мурманского побережья было более
выгодным пароходству и приносило ему больший доход, чем плавание
по беломорским линиям. Расположенные на Мурманском берегу
поселения-становища постоянно пользовались услугами
грузо-пассажирских пароходов Товарищества, перевозивших
рыбаков-поморов, снасти, припасы, почту и продукцию промыслов. С
переносом мест зимовки пароходов Товарищества из Архангельска,
где они по полгода бездействовали, на Мурман, в Екатерининскую
гавань и Колу, навигация в незамерзающем Баренцевом море
открывалась на три месяца раньше (в марте), а не в июне, как в
Белом море. Для зимующих на Мурмане команд моряков пароходство
построило дом. Позднее, когда был открыт порт
Александровск-на-Мурмане, суда Товарищества стали обслуживать и
его, для чего здесь был сооружен собственный причал (40).
«Для содействия
Мурманским промыслам и для наблюдения за порядком во время
производства их, с 1885 года в распоряжении Кольского исправника
имеется особый пароход «Мурман». На этом пароходе лежит довольно
много обязанностей: ограждать наших промышленников от
иностранцев, сообщить своевременно промышленникам о ходе рыбы и
наживки, доставлять больных, в приемные покои Общества «Красного
Креста», давать возможность всем служащим и санитарному отряду
переезжать из становища в становище для исполнения служебных
обязанностей, преследовать продажу крепких напитков, оказывать,
по возможности, помощь всем судам, которые подвергаются авариям,
перевозить преступников и, наконец, исполнять все поручения и
распоряжения архангельского губернатора.
Помимо парохода «Мурман», для охраны наших
северных промыслов от вторжение иностранных промышленников, в
последние три года посылается особый военный крейсер, — что
положило конец наездам иностранцев, нарушавших в течение многих
лет интересы приморского населения .
Нет сомнения, что с колонизацию Мурманского
берега, устройством здесь телеграфа, развитием пароходства и
экономической жизни, улов рыбы может быть увеличен в
значительной мере; но помимо рыбного, тогда могут получить
развитие и другие промыслы, которые ныне находятся в полном
застое. Так, например, морской звериный промысел на Мурмане мог
бы давать значительные выгоды; между прочим, охоту за
гренландскими тюленями у Святого Носа, от горла Белого моря,
следовало бы начинать с марта месяца; но в это время
архангельские промышленники по случаю льдов не могут выйти из
Белого моря, тогда как из незамерзающих Мурманских вод это было
бы вполне возможно» (41).
Следующий шаг
государства в поддержке процесса поселения поморов на Мурманском
берегу - «< > по
Высочайшему повелению 18-го марта 1886 г., было разрешено
выдавать поморам ссуды на обзаведение самостоятельных артелей, в
размере 430 руб. на артель, промышляющую на шняке, т. е. судне
более крупных размеров, и 215 руб. на артель, промышляющую на
карбасе. < > До 1894 г.
ссудами воспользовались 74 артели, из которых в настоящее время
осталось только десять, остальные же распались по разным
причинам. < > Кроме
того, огромный вред делу наносило ненормальное положена соляной
торговли на Мурмане. Продажа соли находилась в руках немногих
торговцев, которые, пользуясь отсутствием конкуренции, поднимали
непомерно высоко цены на соль, иногда до 40-60 коп. за пуд и
даже выше, тогда как в то же время цены на рыбу вовсе не
соответствовали цене соли. < >
Вследствие такой дороговизны и недостатка соли, рыба
засаливалась плохо, товар обесценивался. В видах удешевления
соли и чтобы удержать цену ее от произвольных колебаний, вредно
отзывающихся на рыбной промышленности, ныне, с разрешения
Министра Внутренних дел и согласно Высочайше утвержденному в
1893 г. мнению Государственного Совета, устраивается на Мурмане
нисколько казенных соляных складов» (42).
Свен Локко. Тюва-губа. Посолка сельди.
С 1890 года с приходом в правительство С.Ю. Витте
политика в отношении Севера существенно меняется, государство
«поворачивается лицом» к промышленнику.
Одним из реальных шагов по укреплению
отечественного присутствия на Мурмагском берегу явилось решение,
по которому упомянутые выше льготы «в 1890 г. мнением
Государственного Совета, Высочайше утвержденным 28 декабря,
< > продлены на
неопределенное время и составляют ныне действующий закон,
изложенный в приложении к ст. 590 т. 12 ч. II св. зак. уст.
сельск. хозяйств. по продолж. 1906 г. Принятые меры к заселению
Мурмана отчасти достигли своей цели. Благодаря им, за сорок пять
лет удалось до некоторой степени создать на Мурманском берегу
оседлое население. В настоящее время на Мурмане проживает 627
семейств, в том числе на западном Мурмане 317 семейств, на
восточном — 269 и в Александровске открытом с 1909 г., — 41
семейство. Общая численность всего населения Мурманского берега
по национальностям выражается в следующих цифрах: а) коренных
русских 276 семейств — ( 44%); б) корелов и лопарей 79 —
(12,5°/о); в) финнов 200 — ( 32%); г) норвежцев 72 — (11,5%)»
(43).
Коренной перелом в колонизации Мурманского берега
наступил после того, как министр финансов С.Ю. Витте в 1894 году
на месте познакомился с промысловыми становищами и их
деятельностью, в сопровождении большой группы чиновников и
специалистов обследовав бóльшую часть побережья с находящимися
на нём становищами, вплоть до границы с Норвегией. Одна из
главных целей этой поездки заключалась в поиске надёжной гавани
для создания на Мурманском берегу базы военных кораблей для
охраны северных границ империи. В качестве такой гавани была
выбрана Екатерининская, где в 1896 году заложили новое
постоянное поселение – город, названный в честь императора
Александра III –
Александровск-на-Мурмане, и открытый в 1899 году. С этого
времени город стал административным центром нового уезда
Архангельской губернии – Александровского, куда вошёл целиком
Лапландский (Кольский) полуостров. Порт создавался в качестве
передового пункта базирования военных кораблей и экспедиционных
судов.
Александровск-на-Мурмане, 1911 г.
Фото из Фондов Мурманского областного
краеведческого музея
Один из знатоков севера России Г.Ф. Гебель
резюмировал необходимые меры по улучшению условий колонизации
Мурмана. Ими были: «< >
1) усиленная колонизация Мурмана беломорскими рыбаками;
2) зимнее пароходство; 3) соединение всех становищ между собою и
с остальным миром телеграфом; 4) учреждение должности рыбного
инспектора; 5) поощрение правительственными ссудами образования
рыбацких артелей; 6) увеличение числа маяков, башен, баканов,
метел, обозначающих фарватеры и вход в гавани; 7) проверка до
сих пор еще полных неточностями морских карт и точное
определение банок, важных в вопросе о рыболовстве; 8) устройство
молов, по крайней мере, в двух очень важных, но к сожалению не
удовлетворяющих требованиям промысла, гаванях: Вайда-Губе и
Гаврилове; 9) организация спасательной части в открытом море, и
10) устройство кредитного учреждения на Мурмане для выдачи ссуд
под движимое и недвижимое имущество и под заготовленный впрок
товар» (44).
Используя норвежский опыт освоения
северо-скандинавских морских промыслов, где уже с 1870-х годов в
схожих географических условиях действовали линии берегового
телеграфа, оказывавшие существенную поддержку
рыбопромышленникам, правительство инициировало организацию
телеграфной связи на всём Кольском полуострове, включая и
промысловые районы Мурманского берега. Строительство сети
телеграфных линий на Кольском полуострове заняло около 13 лет и
велось в три этапа. На первом – в 1895-1897 годах – были
построены линии Кемь – Кандалакша – Кола, участок Кола –
Екатерининская гавань и телеграф на Мурманском побережье – до
границы с Норвегией на западе и до становища Гаврилово на
востоке. Это — главные линии, обеспечившие связь уездного центра
и большинства промысловых пунктов между собой и с другими
поселениями Архангельской губернии и всей России. В то же время
телеграфной связью не были охвачены многие становища Восточного
Мурмана, где линия оканчивалась в Гаврилове. На самых удалённых
от уездного центра становищах Мурмана — на участке «Восточного
берега» от становища Гаврилово до залива Восточная Лица,
телеграфная связь была сооружена в 1903 году.
Помимо привычной всем телеграфной связи, весной
1901 года при Мурманской научно-промысловой экспедиции на
средства Комитета для помощи поморам Русского Севера на
Мурманском берегу был создан так называемый «промысловый»
телеграф. Учреждение имело следующую структуру. В г.
Александровске-на-Мурмане функционировало Центральное бюро,
которое получало по телеграфу сведения из промысловых пунктов
Мурманского побережья, Северной Норвегии и Архангельска. Затем
полученная информация группировалась и в сжатой форме циркулярно
распространялась среди населения. Сбором данных на местах
занимались привлекаемые за небольшую плату из числа местных
жителей агенты «промыслового» телеграфа. Агенты должны были
своевременно информировать Центральное бюро о ходе рыбных и
звериных промыслов, лове наживки, ценах на рыбу и соль,
численности прибывающих на Мурман промышленников и судов,
несчастных случаях и природных явлениях. «Промысловые»
телеграммы передавались бесплатно. Распространяемые из
Александровска сведения на местах наносились на специальные
бланки, которые вывешивались, как правило, у входных дверей
почтово-телеграфных учреждений. Деятельность «промыслового»
телеграфа имела большое значение для мурманских рыбных
промыслов. Своевременный обмен информацией помогал
промышленникам и торговцам планировать свои операции и
приспосабливаться к изменяющимся в течение промыслового сезона
условиям. В 1907 году, в связи с отсутствием финансирования со
стороны Комитета для помощи поморам Русского Севера,
«промысловый» телеграф прекратил работу, но уже с апреля 1908
года передача телеграмм возобновилась при содействии местной
администрации. Обмен промысловой информацией, по-видимому,
практически полностью прекратился с осени 1912 года, когда
«промысловый» телеграф, как учреждение, перестал существовать.
Оказание медицинской помощи в отдалённых
поселениях было среди актуальных проблем на протяжении
десятилетий функционирования мурманских промыслов. Об этом
сообщали почти все путешественники и очевидцы, посещавшие
поморские поселения на Мурманском берегу. Помимо уже приведённых
отрывков из записок Вас.И. Немировича-Данченко, приведу ещё
мнение и архангельского губернатора А.П. Энгельгардта: «При
таких неблагоприятных санитарных условиях, тяжелом труде,
однообразной рыбной пище, не приправленной кореньями и овощами,
и суровом климате, промышленников очень легко поражают различные
болезни, среди которых цинга занимает первое место. В настоящее
время эти страдания в значительной мере облегчаются благотворною
деятельностью Архангельского отдела Общества «Красного Креста»,
который ежегодно, на время промыслового периода, командирует на
Мурман врача, фельдшеров и сестер милосердия и открывает там
несколько врачебных пунктов, снабжая их необходимыми
медикаментами и продовольственными запасами. Мурманские больницы
Общества «Красного Креста», спасая жизнь многих сотен людей,
пользуются большим доверием промышленников» (45).
Усилиями Общества была организована возможная в
тех условиях медицинская помощь. «Не малую пользу мурманским
промыслам приносят и архангельские учреждения Красного Креста,
сосредоточивающие свою деятельность преимущественно на
организации врачебной помощи заболевшим промышленникам. Местному
управлению ежегодно отпускается в пособие из губернского
земского сбора по 2 тысячи рублей на сформирование санитарного
отряда и на содержание приемных покоев на Мурмане, а от
врачебного отделения губернского правления ежегодно же
назначается, в ведение местного управления Красного Креста, на
время производства мурманских промыслов, врач и четыре фельдшера
с содержанием от правительства. Кроме того, ежегодно отпускается
от казны еще 500 рублей на содержание приемного покоя для
русских больных рыбопромышленников под Кибергом, в Норвегии.
Приемные покои Красного Креста находились в собственных
больничных зданиях в становищах Семи Островов, Гаврилова,
Териберки и в Цып-Наволоке» (46).
В отдельных случаях тяжело больных из мест
промыслов отправляли либо в организованные Обществом
медучреждения на Мурманском берегу, или даже в Архангельск, для
чего использовались «административным» пароходом Качалов,
специально выделенным в 1885 году губернской администрацией для
обслуживания северных становищ. «Для содействия Мурманским
промыслам и для наблюдения за порядком во время производства их,
с 1885 года в распоряжении Кольского исправника имеется особый
пароход «Мурман». На этом пароходе лежит довольно много
обязанностей: ограждать наших промышленников от иностранцев,
сообщить своевременно промышленникам о ходе рыбы и наживки,
доставлять больных, в приемные покои Общества «Красного Креста»,
давать возможность всем служащим и санитарному отряду переезжать
из становища в становище для исполнения служебных обязанностей,
преследовать продажу крепких напитков, оказывать, по
возможности, помощь всем судам, которые подвергаются авариям,
перевозить преступников и, наконец, исполнять все поручения и
распоряжения архангельского губернатора» (47).
Была организована охрана морских вод и
промысловых запасов прилегающей к Кольскому полуострову
акваторий Баренцева моря. Для этих целей, кроме парохода «Мурман»,
выделялся даже крейсер. Но охранные мероприятия зачастую
оказывались мало эффективными. Иностранцы продолжали буквально
«выкачивать» биологические ресурсы из наших территориальных вод.
Помимо морского зверя, главным их интересом была рыба. «Например,
за 1910 г. весь улов России в Баренцевом море составил лишь
около ¾ улова англичан (всего же, в период с 1906 по 1912 гг.,
англичане совершили в русские северные воды 1184 промысловых
рейса» (48).
Таких примеров известно множество.
На рубеже XIX и
XX вв. в заселении Мурманского берега
сохранялась та же неравномерность, что и ранее. В его «Западном
конце» преобладали иностранцы, число русских здесь не превышало
6%. Всё постоянное население 27 становищ было почти 1 100
человек, на летние промыслы сюда приезжали чуть более 800
промышленников.
Восточная же часть Мурманского берега - «Русский
конец», продолжала оставаться малонаселённой. Постоянное
население её 12 становищ не превышало 200 человек, преобладали
русские, но были и финны, и карелы, и лопари. Лишь в период
промысла эта область Кольского полуострова оживала; на
весенне-летние промыслы сюда приезжали поморы. До мурманских
промыслов добирались они, как и старину, сначала пешком, а затем
на пароходе. «Из Архангельского, Онежского и Камского уездов
обыкновенно прибывает на Мурман до 3000 промышленников ежегодно;
большинство из них отправляется в начале марта пешком через
Кандалакшу и Раз-Наволок в Колу, откуда пароход товарищества
Архангельско-Мурманского пароходства, зимующий в Екатерининской
гавани, развозит их по становищам» (49). «Из колоний в
восточной части Мурмана наиболее замечательны Гаврилово и
Териберка, которые являются в то же время и факториями, т.е.
местами торговли солью, рыбным жиром и рыболовными
принадлежностями, и становищами, т.е. местами причалов и летних
поселений промышленников. И Гаврилово, и Териберка неизменно
сохраняют значение главных становищ и по справедливости
считаются главными средоточиями всех мурманских промыслов. В
Гаврилове есть церковь, часовня, дом священника, больница и
почтово-телеграфная контора. Териберка мало уступает в
промысловом отношении Гаврилову, но превосходит его красотою
своей местности и удобством своей гавани. Летом здесь множество
промысловых судов и лодок грузится рыбою для С.-Петербурга.
Число постоянных жителей в Териберке невелико (25 челов.), но
летом здесь скопляется до 800 человек пришлых промышленников.
Териберка производит впечатление маленького приморского городка:
здесь есть две церкви, больница, почтово-телеграфная контора и
метеорологическая станция» (50).
Лишь накануне Первой мировой войны ситуация стала
меняться, подходил конец норвежскому засилью в русских селениях
на Мурманском берегу. В 1910 году в результате ограничительных
мер на Кольском полуострове число проживавших тут норвежских
семейств снизилось до 72 семей (11,5% населения). Разразившаяся
затем война значительно подорвала поморско-норвежскую торговлю.
В 1915 году министерство финансов «не нашло возможным разрешить
вывоз продовольственных товаров из пределов Архангельской
губернии в Норвегию», теперь с Мурмана на продажу могли везти
только оленьи рога. В годы Перовой мировой войны отношение к
норвежцам оставалось настороженным, в печати появились даже
несколько сообщения о делах «шпионов-норвежцев». Начался выезд
скандинавских поселенцев из России.
С началом Первой мировой войны на Мурманском
берегу особенно острой встала проблема создания современного
порта, соединённого с основной территорией Российской империи
железной дорогой. В 1915-1917 годах на Мурман были проложена
железная дорога, построен порт и город — Романов-на-Мурмане
(современный Мурманск), которые завершили длившуюся столетиями
историю заселения этой области страны и соединили её надёжными
транспортными коммуникациями со столицей и другими промышленными
центрами (51).
***
Итак, за почти 60-летний период государственной
политики заселения Мурманского берега русскими, помимо первого
русского города Колы, в этой части Русского Севера появились ещё
два города — Александровск-на-Мурмане (впоследствии Полярный) и
Романов-на-Мурмане (впоследствии Мурманск), и несколько десятков
более мелких поселений — колоний-становищ. Регион надёжно
связался с территорией страны транспортной магистралью и
телеграфом.
В послереволюционный период становища на Мурмане
просуществовали не более двух десятков лет. В 1920-ые годах ещё
сохранялась прежняя структура поселений. Так, получившая в 1912
году статус волостного центра Териберка в 1927 году стала
крупным районным центром, куда входило больше 10 становищ, в том
числе крупные — Рында, Харловка, Голицыно, Гаврилово и Дальние
Зеленцы. В тридцатые годы Териберка начала стремительно
развиваться. Здесь создавались рыболовецкие артели, позже
объединившиеся в колхоз имени Ворошилова (его несколько раз
переименовывали, последнее его название - «Мурман»). Суда
колхоза, известного на всю область, совершали длительные рейсы
практически во все районы Мирового океана. Развивалось здесь и
молочное животноводство. Многие колхозники были награждены за
труд орденами и медалями. В 1938 году становище Териберка было
отнесено к категории рабочих поселков городского типа. Перед
Второй мировой войной её население, по сравнению с 1914 годом,
выросло в 3,5 раза (тут проживало 5360 человек).
Но в целом, к середине 1930-х годов число
становищ стало быстрыми темпами сокращаться. Отчасти это было
вызвано экономическими соображениями - необходимостью
объединения мелких частных хозяйств. Однако главное значение,
очевидно, имели военно-политические задачи: необходимость
создания баз ВМФ, военной береговой инфраструктуры и в целом
обеспечение безопасности на приграничных территориях. В
результате жители многих колоний были переселены в другие
населенные пункты, а «инонациональные» колонии и вовсе
ликвидировали в 1940 году (в частности, большинство финнов
насильно выселили в Карелию).
=======================
(1) Мурманом, или Мурманским берегом, традиционно
называется береговая область Кольского полуострова, омываемая
Северным Ледовитым океаном. Мурманский берег подразделяется на
две части: Западный Мурман (старинное название — «Мурманский
конец») — от российско-норвежской границы до Кольского залива, и
Восточный Мурман (старинное название — «Русский конец» или
«Русская сторона») — от Кольского залива до мыса Святой нос,
разделяющего побережья Баренцева и Белого морей. Общая
протяженность Мурмана составляет более 500 км, длина береговой
линии, с учетом большого количества заливов и полуостровов, —
около 1500 км. Благодаря теплым океаническим течениям море у
побережья практически не замерзает, покрываются льдом лишь
глубоко вдающиеся в берег заливы. Его морские акватории были
богаты рыбой и морским зверем, а суша – пушным зверем, обилием
сёмги, речного жемчуга.
(2) Материалы для разработки вопросов, касающихся
севера России. Вып. 1. Мурман и беломорские порты. СПБ. 1881. С.
6.
(3) Немирович-Данченко Вас.И.
Страна холода.
Виденное и слышанное.
СПб. 1877. С. 40.
(4) Вехов Н.В. Трифонов Печенгский монастырь и
его основатель // Московский журнал. 2003. № 8. С. 40-46.
(5) Энгельгардт А.П.
Морские промыслы на Мурмане
// Русская земля. Область крайнего севера. Т.
I. СПб. 1899. С. 270-271.
(6) Држевецкий В.Ф. Рыбные промыслы Мурмана и его
колонизация // Известия Архангельского общества изучения
Русского Севера. 1910. № 22. С. 1.
(7) Козмин К. Исторический обзор Мурманского
берега // Известия Архангельского общества изучения Русского
Севера. 1915. №1. С. 2.
(8) Козмин К. Указ. соч. С. 3-4.
(9)
Игнатова Н.И. Наш Север. СПб. 1896. С. 307.
(10) В начале 1870-ых годов Вас.И.
Немирович-Данченко отбывал административную ссылку в
Архангельске, когда и совершил путешествие по всему Кольскому
полуострову, Белому морю и северу Норвегии. Подробнее о Вас.И.
Немировиче-Данченко см. статью в «Московском журнале», № 10 за
2002 г.
(11) Керёжка (кереж, керес) — распространённые у
лопарей и саамов сани для езды на северных оленях, имеют вид
узкой лодочки или корыта с острым в передней части носом и на
одном, посередине дна, полозе.
(12) Небольшое селение на одноимённом мысу на
берегу озера Имандра; здесь после начала колонизации Мурмана
была устроена перевалочная станция для остановки и отдыха пеших
промышленников.
(13) Немирович-Данченко Вас.И. Указ соч. С.
44-45.
(14) Мамаев П.И. Отправление поморов на промыслы
// Русская земля (Природа страны, население и его промыслы).
Сборник для народного чтения. Т. 1. Область Крайнего Севера. СПб.
1899. С. 266-270.
(15) Ярус — старинная снасть для ловли рыбы — в
основном трески, в море. По данным Вас.И. Немировича-Данченко (Страна
холода. СПб. 1877. С. 279-280) ярус — длинная «в несколько верст
веревка толщиной в мизинец, к которой прикреплены тонкие бечевки
длиною 1,5 -2 аршина, на расстоянии одной сажени друг от друга;
к свободному концу этих бечевок прикреплены крючки, наживляемые
мелкою рыбой-мойвой или песчанкою, а когда не бывает ни той, ни
другой — морскими червями и внутренностями ракушек. Длина
большого яруса достигает 4000 сажен; к нему прикреплено
обыкновенно до 5000 крючков. Ярус опускается на морское дно и
лежит в воде около шести часов, после чего его постепенно
вытаскивают и снимают с крючков попавшуюся рыбу».
(16) Држевецкий В.Ф. Указ. соч. С. 1.
(17) Андрианов А.С. Жизнь на Мурмане // Известия
Архангельского общества изучения Русского Севера. 1909. № 9. С.
77-82.
(18) Энгельгардт
А.П. Морские промыслы на Мурмане // // Русская земля (Природа
страны, население и его промыслы). Сборник для народного чтения.
Т. 1. Область Крайнего Севера. СПб. 1899. С. 280-281.
(19) Извлечение из рапорта генерал-адъютанта
Посьета // Морской сборник. 1870. № 10. С. 7.
(20) Козмин К. К вопросу о русско-норвежской
границе // Известия Архангельского общества изучения Русского
Севера. 1913. № 17. С. 769.
(21) Государственный архив Архангельской области
(ГААО). Ф. 1. Оп. 3. Д. 1010. Л. 107 об.
(22) Нильсен Й.П. Хорошие соседи. Норвежцы и
русские на Севере. 1826-1917. Осло. 1992. С. 9.
(23) Никольский В.Н. На русско-норвежской границе
// Известия Архангельского общества изучения Русского Севера.
1914. № 6. С. 161-162.
(24) Козмин К. К вопросу о русско-норвежской
границе // Известия Архангельского общества изучения Русского
Севера. 1913. № 17. С. 771.
(25) Нильсен Й.П. Указ. соч. С. 8.
(26) Фильманами в старину называли «кочевых
лопарей-оленеводов
протестантского
вероисповедания»; вероятно, название произошло от
шведского «finn» - «финн»
и «mаn» - «человек»,
собственно «человек
из Финляндии».
Квены (швед. Kväner, норв.
Kvener) — народ, проживающий северных норвежских провинциях
(фюльке) Финнмарк и Тромс, в районах Порсангер-фьорда,
Варангер-фьорда и Альта-фьорда.
(27) Ёла, или йола, - норвежское промысловое
беспалубное судно, построенное по образцу судов викингов; имеет
высоко поднятые штевни и острые обводы носа и кормы.
(28) Немирович-Данченко Вас.И. Указ соч. С.
147-158.
(29) Немирович-Данченко Вас.И. Указ соч. С.
158-159.
(30) ГААО. Ф. 2. Оп. 1. Д. 3076. Л. 1 об.
(31) Игнатова Н.И. Указ. соч. С. 312-314.
(32) Попов Г.П., Давыдов Р.А. Мурман. Очерки
истории края XIX – начала
XX вв. Архангельск. 1999. С. 36.
(33) Козмин К. Исторический обзор Мурманского
берега // Известия Архангельского общества изучения Русского
Севера. 1915. №1.
С. 4.
(34)
Немирович-Данченко Вас.И. Указ соч. С. 160-163.
(35) Немирович-Данченко Вас.И. Указ соч. С.
168-180.
(36)
Энгельгардт А.П.
Морские
промыслы на Мурмане // Русская земля (Природа страны, население
и его промыслы). Сборник для народного чтения. Т. 1. Область
Крайнего Севера. СПб. 1899.
С. С. 282-283)
(37) Случевский К.К. По северо-западу России. Т.
1. По северу России. СПБ. 1997. С. 71-78.
(38) Случевский К.К. Указ. соч. С.
84-88.
(39)
Игнатова Н.И. Указ. соч. С. 307.
(40) Подробнее см. Вехов Н.В. Как начиналось
Северное морское пароходство // Московский журнал. 2000. № 5. С.
26-31.
(41) Энгельгардт А.П.
Морские промыслы на Мурмане //
Русская земля (Природа страны, население и его промыслы).
Сборник для народного чтения. Т. 1. Область Крайнего Севера.
СПб. 1899. С. 281-282.
(42) Там же. С. 276-277.
(43) Козмин К. Исторический обзор Мурманского
берега // Известия Архангельского общества изучения Русского
Севера. 1915. №1. С. 4.
(44) Гебель Г.Ф. Наша Лапландия. СПб. 1909. С.
156-157.
(45) Энгельгардт А.П.
Морские промыслы на Мурмане //
Русская земля (Природа страны, население и его промыслы).
Сборник для народного чтения. Т. 1. Область Крайнего Севера.
СПб. 1899. С. 271.
(46)
Игнатова Н.И. Указ. соч. С. 316.
(47) Энгельгардт А.П. Русский Север. Путевые
записки. Спб. 1897. С. 105-106.
(48) Книпович Н.М. Траловый промысел в
Баренцевом море // Вестник рыбопромышленности. 1914. № 1—2. С.
34—50.
(49) Энгельгардт А.П.
Морские промыслы на Мурмане //
Русская земля (Природа страны, население и его промыслы).
Сборник для народного чтения. Т. 1. Область Крайнего Севера.
СПб. 1899. С. 275.
(50) Случевский К.К. Замечательные города и
местности Северного края // Русская земля (Природа страны,
население и его промыслы). Сборник для народного чтения. Т. 1.
Область Крайнего Севера. СПб. 1899. С. 373-374.
(51) Подробнее см. Вехов Н.В. Мурманская железная
дорога // Московский журнал. 2004. № 4. С. 5-12; Вехов Н.В.
Последний город романовской эпохи // Московский журнал. 2009. №
8. С. 61-76.
Вернуться на
главную>>