Толстая Александра "Дочь". Глава "Север"

 // Москва: АО "Книга и бизнес", 1992 г. Стр. 270-274.

 

   Зимой 1928 года я снова присоединилась к экскурсии, которая  направлялась на далекий север -  Мурманск,  Александровск,  Кандалакшу.  Я  уже  получала больше  жалованья  и  имела  возможность  скопить  достаточно  денег,  чтобы оплатить экскурсию,  тем  более  что  экскурсии  устраивались  для  служащих наркомпроса очень дешево.  Наша  группа  состояла  из  школьных  и  музейных работников.

   Мы провели 4 дня в Мурманске, единственном городе в России, где  не  было ни одной церкви. Ночевали в школе. Нам отвели одну комнату, где мы  все  -  и  мужчины,  и женщины, - не раздеваясь, спали 4 ночи на полу.

   Первая наша поездка из Мурманска была в лопарскую деревню. Мы наняли трое санок, каждые санки были запряжены парой оленей На передних  санках  оленями правил лопарь, остальные санки привязаны к передним.

   Глубокий снег, едва проторенная узкая дорога, какие-то жалкие,  низенькие деревья по дороге, ни людей, ни домов. А деревня, куда мы приехали, -  всего несколько домов - холодных. Женщины и дети все сидели  в  доме  в  малицах*, унтах. Они производили жалкое впечатление нищеты, дикости.

   Когда ехали назад, сумерки перешли в полную  тьму.  Лопарь  наш  напился, гнал оленей из всех сил. Когда мы покатились под гору, лопарь  не  тормозил; передки саней били оленей по ногам, и они неслись, как бешеные.    Удержаться на скользкой поверхности санок было невозможно, и мы все, один за другим, вывалились в глубокий снег. Мы барахтались в снегу и старались из него вылезти, а олени, домчавшись до подножия горы, останавливались. Лопарь, увидав, что в санях никого нет, пошел нас искать.

   - А,  вот  они!  -  воскликнул  он  радостно.  -  Как  бутылки  валяются. Вставайте, чего валяетесь?! - И он стал нас считать:  -  Один,  два,  три... Сколько вас было? Шесть?!

   Поехали дальше. Теперь лопарь то и дело останавливался.

   - Что случилось?

   - Один, два, три, четыре... - И, пересчитав всех, опять гнал оленей.

   Он боялся потерять кого-нибудь, так как с каждого из нас  он  должен  был получить по шесть рублей.

   В воскресенье мы бродили по базару. Я люблю базары. На базарах вы  всегда чувствуете характер населения, видите людей, их одежду, изделия.

   - Кто это? - спросили мы  местного  учителя.  На  базар  въехала  молодая стройная женщина,  румяная,  с  чуть  приплюснутым  носом  и  узкими  карими глазами.    Она ехала  стоя,  управляя  парой  белых  оленей,  запряженных  в  санки, покрытые белыми оленьими шкурами. Она была в белой, с  цветными  узорами  на подоле, малице и в белых унтах. Мы загляделись на нее.

   - Кто это?

   - Это Ульяна, - ответил учитель, -  вдова.  Ее  все  знают.  Всю  мужскую работу делает, да и по правде сказать, ни один мужчина не может так  оленями управлять, как она.

   Ульяна лихо подкатила к лавке со шкурами и, не глядя ни  на  кого,  стала что-то доставать из саней.

   - А умница она какая! - продолжал  учитель.  -  В  прошлом  году  у  всех лопарей Советы оленей забирали. Так что ж она сделала? Спрятала в лес  своих оленей, да так, что найти невозможно. Да и сейчас никто не знает, сколько  у нее голов. Молодчина! Огонь баба!

   Мне очень хотелось ее снять, но было слишком темно.

   Купить на базаре ничего не удалось. В единственной лавке, где продавались меха, нам сказали, что все, что у них было,  забрали  Советы  -  за  границу посылают.

   Учитель нам рассказал, что в прошлом году Советы реквизировали и зарезали тысячу оленей. Резали оленей в период линьки, и  почти  все  шкуры  пришлось выбросить.  После  этого  лопари  стали  прятать   оленей,   оставшихся   от реквизиции, в леса и болота.

   Из Мурманска нам разрешили за небольшую плату сесть на ледокол, шедший на выручку  затертого  во   льду   баркаса,   который   направлялся   в   город Александровск. С треском, подрагивая от напряжения,  ледокол  пробивал  себе дорогу к застрявшему баркасу и,  освободив  его  от  льда,  пошел  дальше  к Александровску.

   - Что это? - спросили мы матросов.

   Темная, громадная куча чего-то? Дом? Судно? В полутьме никак нельзя  было различить, что это  такое.  И  только  подойдя  совсем  близко,  мы  увидели громадное чудище. Это был  мертвый  кит.  Я  никогда  не  представляла  себе животного такого размера! Мне казалось, что он был больше нашего ледокола!

   - А вот и город Александровск! - сказал кто-то из матросов.

   - Где же он?!

   Темные,  облепленные  ракушками,  мрачные  скалы  у   замерзших   берегов Ледовитого океана, небольшой  домик  на  берегу,  несколько  полуразрушенных необитаемых домов, и  во  всем  городе  один  житель  -  ученый,  заведующий биологической станцией.

   Мы поговорили с ним, но он неохотно и резко отвечал  на  наши,  как  ему, вероятно, казалось, наивные вопросы: как он может жить здесь совсем  один  в этой полутьме? около этих мрачных скал? рядом  с  таким  холодным  бездушным океаном?

   - "Бездушным"? - ученый презрительно  фыркнул.  -  Да  этот  океан  кишит жизнью! - сказал он с презрительной улыбкой. - Тюлени, моржи, киты...

   По-видимому, он свыкся с этой жизнью и был счастлив. Здесь он  был  вдали от жестокой действительности, вдали от лжи, фальши и злобы людской.

   Возвращаясь  обратно  в  Петербург,  что   заняло   четверо   суток,   мы остановились в Кандалакше на берегу Белого моря.

   До революции Кандалакша снабжала Россию соленой рыбой: семгой,  селедкой, сардинами. Но от  многочисленных  заводов,  которые  здесь  ранее  работали, остался лишь один.

   - В прошлом году был громадный улов, - рассказывал нам местный житель,  - мы не знали, что делать со всей этой рыбой, и около  восьмисот  тысяч  пудов сельдей испортились, и их пришлось выбросить.

   - Но почему же?

   И невольно мысли мои перенеслись в Москву, где по 8-10 часов стояли  люди в хвостах, надеясь получить какие-нибудь продукты.

   - Почему? Очень просто! Кадушек не было, не в чем было солить.  И  о  чем эти товарищи там в Москве думают? Только бы...

   Он хотел что-то еще сказать, но махнул рукой и замолчал.

   Недалеко от Кандалакши наш поезд остановился. Мимо станции  красноармейцы гнали группу оборванных, замерзших людей. Люди хотели  остановиться,  что-то сказать нам, но охранники грубо закричали на них. Страшно было  смотреть  на эти распухшие, посиневшие от холода лица, на выражение  глубокого  страдания на них. Люди с трудом  передвигали  ноги,  обутые  в  разбухшие,  стоптанные валенки или порыжевшие сапоги.

   Позади, едва передвигая ноги, шел  высокий  худой  священник  с  длинными волосами и в каком-то странном одеянии, не то рясе, не  то  длинном  пальто. Казалось, что он вот-вот  упадет.  Больно  сжалось  сердце.  Стало  неловко, стыдно за свое благополучие, сытость, за свою относительную свободу.

   - Марш, марш! - опять заорал красноармеец. - Не задерживайся! А  вы  чего глазеете? - повернулся он к нам. - Аль таких орлов не видали? - И  он  грубо захохотал.

   "Боже! Боже! За что? И кто  они?  Профессора,  инженеры,  ученые,  бывшие буржуи?"