Переплетчиков В. В Кандалакше

// «Живая Арктика» №2 (11) 1998 г. Стр. 8-9.

 

Живу в Кандалакше Кемского уезда Архангельской губернии. Природа угрюмая и грустная. Народ, с небольшой разницей - все тот же русский народ: то же пьянство, та же ругань, то же невежество.

Климат тут, должно быть, очень скверный: постоянно ветры, дожди. Теплых дней всего два месяца в году. В огородах растет только репа, жители питаются летом рыбой, зимой - олениной. Ржи и овса тут не сеют - слишком холодно.

Интеллигенция: священник, учительница и почтовый чиновник Порочкин - очень любезный человек: припаял мне гайку к мольберту. И подумаешь: в этой глуши живут люди!

С утра в море уходят карбаса - идут ловить рыбу. Ловятся преимущественно сельдь, кумжа, треска. Весной бывает иногда такой улов сельдей, что обеспечены подати, пропитание и все житейские расходы. В эту весну улов был плохой. Народ жалуется, что рыбы с каждым годом все меньше и меньше: «старики сказывают - куда прежде рыбы боле было».

В селении винная лавка. Торгует в год тысяч на 10, 12. Кроме местных жителей пьют еще и лопари, «лопь».

Пишу этюд. Вокруг зрители. Разговариваю с писарем. Писарь получает в волостном правлении «Архангельские губернские ведомости». По улице идут пьяные.

- Спиши нас, пьяных-то.

- Трифон, а Трифон, где Иван?

- Пьяный дома лежит.

- А ты куда идешь?

- Опохмеляться!

Пьют содержатели почтовой станции. «Отец пил, говорят обыватели, да с головой был, таки нажил, а эти так все спускают. - Все пропили. Хлеб после отца остался - пропили, оленьи шкуры остались - пропили. До белой горячки допился. Теперь в Архангельск уехали - там пьют».

- Отчего же они пьют?

- Да так в роду уж. Отец пил, и они.

- Да, пьют рабочие, - говорит русановский приказчик, - чашку выпьете, другую, третью, все чашками. Спирт в 90% пьют, и ничего.

Полночь, освещенная низким солнцем. Все спят, на улице ни души. Перед избой, в черной бархатной грязи, ничком, лицом вниз валяются два пьяных, у одного сквозь розовую разорванную рубашку видно белое, как слоновая кость, тело. Какой-то странный клубок бегает около тел, свистит жалобно и злобно - то полярная мышь. Слышно, как хохочут чайки на море. Кричат то близко, то далеко.

У избы стоит огромный крест, выкрашенный в зловещую красную краску.

Такие огромные кресты были только на Голгофе. Вот Россия - христианское государство, а народ спаивается, должно быть, тоже «христианским» образом... Сжимается и холодеет сердце: сколько лет езжу по России, а всюду одна и та же картина, освещенная то полуденным, то полуношным солнцем. Картина пьянства, темноты и ужаса жизни.

2 июля 1903 года.

Шумит река Нива, бежит по камням, по порогам, шум наполняет все селение. Во время отлива шум сильнее. Река синяя с белой пеной, кругом горы. По реке, прыгая, ныряя, несутся бревна - это в верховьях рубят леса...

-  Мы губяне, не поморы. Поморы - те по морю живут, а мы в губе живем и потому в Архангельске нас называют губянами, - говорит мне один здешний житель.

-  Что же, на Мурман промышлять ходите?

-  Не, раньше ходили, почитай, все ходили, даже бабы некоторые, а теперь промыслы худые пошли на Мурмане, года три уж не ходим.

- А что, много тонут на промыслах?

- Не, мы, губяне, народ осторожный. Вот поморы-то отчаянные, те шибко тонут. Прямо с Онеги на шнеках, так на Мурман и идут поперек моря, и ничего - Бог хранит.

3 июля 1903 года.

Хозяин дома, где я стою, Сергей Давыдыч Немчинов, церковный староста - мужик себе на уме. Он недавно ходил с попом за 100 верст «принимать» лопарскую часовню Бабинского погоста.

-  Ну что, как сходили, Сергей Давыдыч?

-  Ничего, приняли, все слава Богу. Только пришлось 40 верст пешком идти, вместо того чтобы карбасами плыть.

-  Отчего?

-  Да вот эти пьяницы Подурниковы, что почту держат, ничего у них там нет - ни карбасов, ни рабочих. И жалобы писали, и все такое - ничего не помогает. Все жалобные книги вдоль и поперек жалобами исписаны, а начальство не обращает, стало быть, внимания... Ничего, часовня хорошая, только кумпола нет. Кумпол тут, в Кандалакше, сделают, зимой отвезут.

-   

-  4 июля 1903 года.

Идет дождь. Работать нельзя.

Положительно у всех жителей Кандалакши мания снимать с себя фотографии. Пришли «барышни», дочери Беляевского приказчика, «Желают сняться». Молодой человек, помор, «очень хочет посмотреть на себя, каков он есть».

-  Да вы посмотрите в зеркало на себя, ну и узнаете, каков вы есть.

-  Нет, на карточке виднее!

Волостной писарь тоже желал бы сняться - «очень было бы приятно получить снимочек». Один мой хозяин на предложение снять его ответил:

-  Грех, Василий Васильевич.

-  Почему грех? Ведь есть же изображения Христа, царские портреты, какой же тут грех? Ты спроси священника.

-  Да что! Священник-то у нас молодой, чего он понимает.

5 июля 1903 года.

Дождь перестал. Сыро, серо. Когда я уезжал из Архангельска, там только что разыгралась обычная в нынешнее время история. На пароходе из Норвегии студент привез бочку селедок. Бочка эта на пристани развалилась, и вместо селедок оттуда посыпались какие-то бумаги.

Таможенный солдат полюбопытствовал взглянуть, что это за бумаги. Взглянул - прокламации. Студента, конечно, арестовали, но кроме него оказались замешанными в это дело два лица из хора, который пел в одном из архангельских ресторанов. Хористы, конечно, тоже были арестованы, а весь хор в 24 часа выслан из Архангельска. Так, по крайней мере, передавал мне эту историю архангельский обыватель, ехавший со мной вместе на пароходе.

Что это за хоры, я знаю... Пришлось слышать в одной из гостиниц в Архангельске. Что за голоса! Что за куплеты! В самых рискованных местах лакеи скалят зубы, перемигиваются и испускают легкое ржание от удовольствия. Публика тоже довольна этим перцем. Словом, «цивилизация».

И в подобном хоре политические идеи? Чудны дела твои, Господи! У студента будто бы нашли письмо одного из хористов. В письме сказано: привозите «масла», тут все «готово».

Недаром в «Губернских архангельских ведомостях» был анонс от одной из гостиниц, что едет новый хор, и не в продолжительном времени запоет еще лучше прежнего.

Когда я пишу свои записки, мою кисти, приготовляюсь идти работать, читаю, в соседних комнатах у хозяев идет несмолкаемый разговор.

Заходят лопари, конечно, пьяные, идут денежные счеты с хозяином. В соседней комнате поместился какой-то постоялец, тихий человек: он по целым дням набивает папиросы, долго и с удовольствием пьет чай; у меня в комнате слышно, как он откусывает сахар. Иногда читает старую газету. Хозяин мой чаю не пьет.

-  Что же ты не пьешь чаю, Сергей Давыдыч?

-  Да уж два года не пью, Василий Васильевич, вреден он мне, какая-то в грудях у меня болезнь случилась, так с тех пор и не пью. Не на пользу он мне.

6 июля 1903 года.

Противный климат. Сегодня весь день болели зубы. Не работал. Пошел на берег.

Поистине окраина России. Местные крестьяне, кто посмышленее, то есть кто еще не совсем одурманен водкой, обставляют лопарей: поят их водкой, а потом обвешивают, обмеривают, словом, надувают, где только можно.

Край здесь небедный, и мог бы быть богатым, но живут кое-как, неряшливо, а, главное, пьяно. Поедет крестьянин ловить рыбу, другой раз наловит рублей на 20-30, деньги пришли сразу, легко, ну и пьет...

10 июля 1903 года.

Сегодня днем была тихая, ласковая погода, проглядывало солнце. Потом стало хмуриться, побежали туманы. «Туман наваливать» (тут не говорят «наваливает»), - сказал мужик.

К 6 часам пошел дождь. Не работал, бродил по горам, снял несколько фотографий, глядел, как девушки и парни играют в мяч. Мяч тут кожаный. Наподдают его палкой, игра вроде нашей лапты.

Очень ярко одеваются женщины на Севере, издали целая палитра красок: синих, зеленых, желтых, красных; среди серых гор и блудной природы - очень красиво.

Пошел сильный дождь, улица опустела, дождь разогнал всех по домам. У хозяев гости, то есть так, кой-кто зашел посидеть, идет несмолкаемый разговор.

Тут у всех болят зубы, масса народу приходит и просит у меня лекарства. Доктора тут нет, да и, кажется, не полагается.

Ко мне каждый день являются все новые и новые посетители: одни хотят снять с себя фотографию, другие - лечить зубы. Я окончательно сделался зубным врачом.

Вчера явился молодой человек, желающий продать жемчуг. Жемчуг ловят тут по небольшим речкам, но его здесь немного, и он, кажется, не очень хорошего достоинства.

Пришли с озер лопари. Церквей на озерах нет, а потому принесли крестить ребенка в селение. Ребенку полгода, он прочно укреплен в маленькой люльке наподобие лодки. Чтобы ребенок не мешал, его иногда в этой лодке вешают на стену - зовут меня в крестные отцы. Вечером ребенок орал благим матом на всю улицу - лопарка отдала его бабе «подержать», а сама скрылась и немедленно напилась.